Я был сродни пьянице, который, шатаясь, ныряет в бесконечный туннель своей больной страсти. Выхода нет, вокруг все темнее, все холоднее.
6
— Прошу вас обоих не покидать Зальцбург, — обратился к нам комиссар. — Мне очень жаль, что приходится вам докучать, но иначе нельзя. Je regrette[29].
— Мы не можем уехать из города?
— Нет, Madame. По крайней мере, пока идет interrogatoire[30].
— Вы держите нас за преступников?
Его седые кустистые брови поползли вверх:
— Господин Голланд, pardon[31], я только исполняю свой долг.
— Мне нужно вернуться в Вену! Меня ждет фильм. На следующей неделе я должна идти на студию!
— Déplorable, Madame[32]. Но так положено.
— Где мы можем устроиться?
— В Зальцбурге много хороших отелей.
— Я раньше всегда жила в отеле «Питтер», — сказала Петра.
— Если вы будете так любезны поехать со мной, я подвезу вас туда. — Я испытующе глянул на нее.
Ее взгляд оставался пустым. Заметила ли она серьгу? Я подумал: «Эта женщина была в войну в Италии. Похоже, она неохотно говорит о том времени в отличие от Сибиллы, которая часами рассказывала мне о тех днях. Но рассказывала ли она правду?» Я с ужасом понял, что в первый раз, с тех пор как знаю Сибиллу, усомнился в ней. В первый раз я счел ее способной на ложь. Это из-за серьги. Как она попала в этот дом? Отнял ли серьгу у нее Тренти? Или она сама обронила ее здесь? Внезапно я почувствовал неодолимую потребность выйти на свежий воздух.
— Идем?
Петра кивнула. Мы прошествовали через окутанный туманом сад к моему такси.
Возле припаркованной машины, на снегу, с визгом дрались две кошки. Завидев нас, они убежали. Я хромал рядом с Петрой по хляби.
— Вы поранились?
— Нет. Я всегда так хожу. У меня только одна нога.
— О, простите! — сказала она.
Большинство людей говорят это, я давно уже не реагирую. Я сел возле нее на заднее сиденье, и машина тронулась. Но вперед мы продвигались медленно, туман сгустился. Его липкие желтые клочья летели нам навстречу.
— Это ранение с войны?
— Что? — Я повернулся к Петре.
Она неотрывно смотрела вперед, в туман.
— Ваша нога. Вы потеряли ее на войне?
Как правило, мало кто продолжал расспросы, большинство старалось поспешно сменить тему.
Я ответил:
— Нет.
— А где же? — Ее голос был, как обычно, без всякого выражения, и он по-прежнему действовал мне на нервы.
— Я искал выпивку.
— Выпивку?
— Французский коньяк. До того как меня забрали в армию, у меня оставалось еще десять бутылок «Хеннесси». В ящике. Хотите послушать дальше?
Она кивнула.
— Ящик с коньяком я отвез в лес под Франкфуртом и закопал. Место пометил. Я хотел иметь что выпить, когда вернусь.
Она молчала. Мотор гудел.
— В девятьсот сорок шестом я вернулся и пошел в лес. Я нашел то место. И коньяк был еще там. Только, когда я тащил его назад, случилась неприятность. Я наступил на противотанковую мину. Выпивка полетела к черту.
— Боже, — сказала она. — Какая бессмыслица.
Я ждал, что она скажет, как ненавидит войну, и какой это позор, и что этого нельзя допускать. Но она больше ничего не сказала. Я тоже молчал, пока мы не добрались до города. На часах в машине было девятнадцать тридцать.
По туннелю мы выехали к отелю. Он находился рядом с вокзалом. Когда я вылезал, то видел красные и зеленые сигнальные огни на рельсовом пути. Мимо проходил поезд. Его окна мерцали в тумане, и был слышен стук многочисленных колес. Я подумал, что Сибилла, возможно, здесь. Здесь, в Зальцбурге, где-то в темноте, может быть, совсем рядом. И, возможно, наблюдает за мной. А может быть, она мертва, вопреки всему.
Служащий внес чемоданы Петры в отель. Свою сумку я нес сам. Мы получили номера 312 и 314. Как и во многих отелях, здесь не было номера 313. Помещение было по-современному обставлено и очень чисто. Портье вежливо сообщил, что отель только что отремонтировали. На лифте мы поднялись на третий этаж. Мальчик-посыльный встал с багажом между нами. Лифт тихо гудел, пахло металлом и свежей краской. Через голову посыльного мы смотрели друг на друга, я все время ждал, что в этих водянистых голубых глазах промелькнет хоть какое-то выражение: недоверия, согласия, ненависти. Лицо Петры не выражало ничего. Перед дверью своего номера она подала мне руку:
— Спокойной ночи, господин Голланд.
— Спокойной ночи, госпожа Венд.
Я поклонился. Посыльный уже зашел в ее номер. Я сказал: