Я задумался, перед чем Петра Венд испытывала страх, какого рода террор испытывала она на себе, и наблюдал за ней дальше, как она сновала между двумя столами, затаив дыхание, возбужденная, в своего рода уединенном экстазе. Примерно через три четверти часа она собрала свои фишки и направилась в бар. Кажется, дурман прошел. Она осталась при своем: пару тысяч шиллингов проиграла, но обладала еще кучей фишек. Я подошел и сел возле нее за стойку.
— Добрый вечер.
— О! — Она вздрогнула в испуге. Потом ее глаза сузились. — Вы давно здесь?
Я кивнул.
Подошел бармен:
— Что будете пить?
— Бокал шампанского.
— Мне одно виски, — сказал я.
Бармен удалился. Ослепительно белые волосы Петры блестели. Она тихо спросила:
— Вы следили за мной во время игры?
— Да.
Она скрестила свои красивые ноги, туго забила в сигарете табак и сказала еще тише:
— Я тоже следила за вами, господин Голланд.
Я ожидал нечто подобное, это было почти облегчение.
Бармен поставил перед нами бокалы и снова удалился. Из зала доносились выкрики крупье, иногда было слышно, как крутится шарик.
— Где вы за мной следили?
— В доме на Акациеналле, господин Голланд. — Ее голос звучал кротко, она мурлыкала, как кошка, тепло и мягко. — Когда вы… тот предмет вынули из складки.
Я чувствовал запах ее духов. Она сидела, нога на ногу, откинувшись назад, с вызывающим видом. Сумочка с фишками лежала перед ней.
— Я видела, как вы спрятали его в карман.
Я ничего не ответил.
— Вы ведь спрятали его в карман, не так ли?
— Если вы это видели, почему не сообщили комиссару?
Она взяла в рот сигарету. Я дал ей прикурить. Она выдохнула клуб дыма, потом серьезно ответила:
— Я подумала, что это был предмет, существование которого вы хотели сохранить в тайне. Предмет, принадлежащий той женщине, о которой вы говорили.
— Сибилле Лоредо?
— Да, женщине, которую вы любите.
— Поэтому вы промолчали?
— Да, поэтому.
«Trente-quatre, rouge, pair et passe!»[47] — донесся голос крупье из зала.
Я понял, что утаивать что-либо не было никакого смысла.
— Это была сережка. Она принадлежала Сибилле. Я не знаю, как она попала в дом на Акациеналле. Я… я также не знаю, что теперь буду делать. Я вам очень признателен, что вы не выдали меня.
Она отхлебнула глоток.
— У вас есть фотография госпожи Лоредо?
— Да.
«Zéro!»[48]
И оживление в зале.
— Конечно.
Я вынул бумажник и достал фотографию, которую всегда носил с собой. На ней Сибилла была снята на пляже Ваннзе. Она лежала в черном купальнике на песке и смеялась. Мне всегда очень нравилось это фото.
— Вот, пожалуйста, — протянул я фотографию Петре Венд.
— Это… — начала она.
Стакан выпал из ее рук и со звоном разбился. На красном ковре расплылось темное пятно.
— Что случилось?! — бросился к нам бармен.
— Помогите мне, — сказал я. — Даме стало плохо!
8
Кроме нас в баре сидели еще двое мужчин; они бросились мне в глаза сразу, как я вошел. Оба, должно быть, проигрались. Они прислушивались к голосам крупье из зала, точнее к голосу одного из них. Когда я шел к стойке, тот как раз выкрикнул: «Trente-six, rouge, pair et passe!»[49]
На это один из мужчин сказал:
— У меня было двадцать на последней дюжине и десять Transversale pleine.
Другой ответил:
— Черт, а я, идиот, опять поставил на двенадцать, два слева, два справа!
Оба продолжали играть. А так как у них больше не было денег, они могли играть только мысленно, чем они и занимались. В мыслях они ставили фишки, которых больше не имели.
«Vingt-neuf, noir, impair et passe!»[50] — крикнул крупье от первого стола.
— У меня ничего, — сказал один.
— А у меня «лошадка» с десятью шиллингами, — ответил его партнер по странной игре и потер руки.