Дети во все глаза уставились на пироги, не замечая, что их толкают со всех сторон проходящие мимо люди.
– Нет монеты – проходите мимо. Давайте, проваливайте отсюда. Всех покупателей мне распугаете, побирушки! – прикрикнул на них краснощёкий пекарь.
Но отойти было не так-то легко. Запах хлеба не отпускал. Так и представлялось, как хрустит на зубах зарумяненная корочка. Дети были голодны, от одного вида пирогов во рту непрерывно выделялась слюна. У сестры и брата был выбор: или отойти в сторону, продолжая издали насыщаться глазами, или как-то отвлечь пекаря, схватить верхний пирог и бежать без оглядки, стараясь затеряться в толпе.
Но украсть хлеб девочке не представлялось возможным. Воров на ярмарке били нещадно, несмотря на возраст. Как и все нищие, дети рассчитывали на чужое милосердие, на разовую подачку, на которую способны даже самые равнодушные горожане. Но нищих на ярмарке было слишком много. Калеки, сироты, убогие, монахи с глубокими медными кружками – все взывали к совести, все утверждали, что только добро и есть смысл пребывания человека на земле, но сами при этом друг с другом не делились.
Какая-то женщина в длинном, шнурованном по талии платье с закрытым воротом остановилась возле лотка с пшеничной выпечкой, внимательно посмотрела на стоящих неподалеку детей, о чём-то подумала и, купив один из хлебов, с улыбкой протянула его девочке в лохмотьях. Это тоже была разовая доброта, но она пришла как раз вовремя и поэтому походила на чудо.
– Спасибо, – тихо поблагодарила девочка, и на её щеках проступил румянец.
Странно все-таки устроена наша память, – подобные разовые милости оставляют в ней светлый след, но если добро постоянно, оно воспринимается как обязанность, и благодарности от него не жди.
Разломив подаренный незнакомой женщиной каравай на две части, причем мальчику достался наиболее румяный кусок, девочка с братом пошли по рядам дальше смотреть на диковинные товары и на потоки людей.
Девочку звали Мария-Луиза, её младшего брата – Патрик. Говорили, что Мария очень походила на мать, и девочка тоже так считала, хотя видела своё лицо лишь в отражении воды. Они жили в лачуге на окраине Сен-Дени, в том самом районе бедноты за сточной канавой.
В самом конце улочки, возле заброшенного сада с дикими яблонями, стоит хижина с почерневшей соломой на крыше. Вокруг – плетёный из веток забор. В самой хижине полумрак, солнце светит только в щель над дверью и в маленькую отдушину под крышей. Стены обмазаны глиной. По центру комнаты длинный стол и лавка из обструганных досок. Открытый очаг из камней. Общая постель в углу – несколько потёртых овечьих шкур и набитый сухой травой тюфяк.
Ровно семь лет назад, серым дождливым днём, когда капли дождя пузырились в луже прямо возле входа в хижину, мама Марии, молодая светловолосая женщина с несчастными глазами и выпирающим животом, принеся со двора охапку дров, вдруг побелела и схватилась рукой за край стола. Дрова посыпались на пол. На подоле домотканого платья расплывалось и ширилось мокрое пятно. Лицо женщины приняло страдальческое выражение, на лбу проступили мелкие капельки пота. Неимоверная тяжесть перемещалась в низ живота.
По хижине плыл дым от разгорающегося очага. Взгляд непроизвольно упал на белеющую в углу дешёвую гипсовую фигурку Богородицы.
– Муж мой… – простонала женщина, словно надеясь, что звук её слабого голоса проникнет сквозь щель над дверью, пересечёт пространство двора, пройдёт по улице и сквозь монотонный шелест дождя достигнет городского кладбища, где в просевшей могиле уже два месяца лежал ее молодой муж.
Память раннего детства спрятана где-то в глубине, она как бы теряется в тёмной воде, но некоторые моменты запоминаются с необыкновенной яркостью. Этот дождливый день запомнился пятилетней Марии до самых незначительных мелочей, вплоть до каждой пережитой эмоции.
– Нагрей воды, – почти шёпотом, сдерживая стоны, чтобы не пугать дочь, цепляясь за край стола, попросила мама. Пока шли схватки, девочка кое-как притащила из колодца полведра воды, вылила её в закопченный котёл над очагом и замерла там, блестя испуганными глазами.
– Да не смотри ты на меня. Отвернись, – просила мама, и пятилетняя Мария послушно отвернулась к стене, вздрагивая от ее стонов. Схватки длились долго. Некого было позвать, нечем заплатить повитухе. Женщина зажмуривалась, до неузнаваемости искажая блестящее от пота лицо, затем её глаза широко раскрывались, она хватала ртом воздух и начинала стонать так глухо и мучительно, что лучше бы кричала. Монотонно шуршал по соломенной крыше дождь. Вода попадала в дом, собираясь в лужицы на земляном полу. Навсегда отложилось в памяти дикое желание, чтобы всё это закончилось как можно скорее.