В конце лета окончилось совещание в Петрограде, и Куусинен вернулся в Москву. Он тут же приехал ко мне. О возвращении я забыла. Теперь я знала, что приехала ради него.
Свой брак, в соответствии с советскими законами, мы оформили в районном загсе, где также регистрировались рождения и смерти. Первые годы мы с Отто жили на Тверской (ныне улица Горького), в гостинице «Люкс» (до революции — гостиница Филиппова). В гостинице жило руководство Коминтерна. Условия там были первоклассные, правда, невыносимо мешал уличный шум за окном.
Затем мы жили в Кремле, в отдельной квартире. Дом был старый, простоял две сотни лет, и, несмотря на реконструкции, в нём было сыро. Кроме того, все наши гости вынуждены были проходить контроль у ворот Кремля, это было неприятно. Поэтому, когда выпала такая возможность, мы с радостью переехали в Дом правительства на берегу Москвы-реки, наискосок от Кремля. Здание это строилось долго, с перерывами. Наша квартира находилась на одиннадцатом этаже. Расположение комнат было, правда, не вполне удобное, но для Советского Союза это было превосходное жильё, комнаты просторные, два балкона. Лифты в том доме работали безотказно, что для Москвы было поистине роскошью. Рядом с нами жила семья премьер-министра Рыкова[13], на восьмом этаже — дочка петербургского вельможи Елена Стасова[14], друг Ленина. Какое-то время в этом доме жили также Бухарин[15] и Радек[16].
У нас была и летняя дача в Серебряном Бору, на запад от Москвы. Дом стоял в еловом лесу, в нём хорошо отдыхалось после городского шума. Отто, правда, не любил уезжать далеко от своего кабинета и на дачу ездил нехотя, но для меня она много значила.
Приехав в Москву, я скоро поняла, как безрадостна и тяжела стала жизнь народа после большевистской революции. Между уровнем жизни советской элиты и рабочего класса была пропасть, заставившая меня утратить веру в преимущества бесклассового общества.
Что же это была за советская элита, как её называли рабочие? Взять, например, нашу семью. Ежегодно мы получали от бесклассового общества новую машину, разумеется, бесплатно; мы имели квартиру, дачу, шофёра, домашнюю прислугу — тоже совершенно бесплатно. Наша экономка, Александра Прохоровна Сельдякова, не умевшая ни читать, ни писать, служила до революции кухаркой в богатых русских семьях. Когда она шла для нас за продуктами, деньги ей были не нужны: у неё было три книжечки, одна предъявлялась в государственном молочном магазине, где она «покупала» молоко, масло, яйца и сыр, другая — в государственном мясном, третья — в рыбном.
Обычная домашняя хозяйка могла купить очень мало. Все продукты были по карточкам, в ограниченной продаже. Можно было купить только 100 и лишь изредка 200 граммов масла, выстояв огромную очередь. Высокопоставленные чиновники, у которых были продуктовые книжечки, могли покупать без ограничений и всё что угодно. Ранним утром перед продуктовыми магазинами выстраивались длинные очереди, и милиционер следил за порядком. Когда из магазина выходил покупатель с двумя маленькими свёртками, милиционер впускал внутрь одного человека. А наша кухарка проходила без очереди. Она предъявляла милиционеру наши книжечки, тот кричал: «Пропустите, дайте дорогу!» Когда она выходила из магазина с тяжёлыми сумками, женщины в очереди поднимали шум. Наша экономка не вполне сознавала всю волшебную силу продовольственных книжечек. Она верила, что мы оплачиваем «покупки», в конце месяца в книжечках появлялась печать и штамп «оплачено». В действительности же мы никогда не платили ни копейки. У других чиновников Коминтерна, более низкого ранга, тоже были продовольственные книжечки, по которым они без ограничений могли покупать в государственных магазинах продукты, но свои покупки они должны были оплачивать. А за нас платило бесклассовое общество.
Но не всё золото, что блестит. У нас был шофёр по фамилии Рациевский. Во время езды он без умолку говорил. Заставить его замолчать было невозможно. Он вертел головой, на дорогу не смотрел и к тому же ездил с сумасшедшей скоростью. Отто сидел в машине, не дыша. Говорил: «Этот нас угробит», но жаловаться не хотел.
Как-то раз я ехала с шофёром одна. Он обернулся ко мне и очень серьёзно спросил, не могу ли я ему помочь. Я поинтересовалась, в чём дело.
— Да вот, товарищ Куусинен, написал я пьесу для театра. Может, прочтёте и скажете своё мнение? И ещё я попросил бы вас рекомендовать пьесу комиссии по драматургии.
— С удовольствием, — ответила я.
Он вынул из-под сиденья рукопись и протянул мне через плечо. Около двухсот скрученных в поросячье ухо страниц карандашного текста. Дома я сразу принялась читать. Вскоре пришёл Отто. Я как раз хохотала над очередным бездарным восхвалением Сталина. Отто спросил, что я читаю. Я рассказала.