С внутренним трепетом и вниманием все участвовали в богослужении, что создавало, несмотря на переполненный молящимися храм, глубокую тишину, позволявшую о. Серафиму, очень слабому физически, никогда не повышать тихого голоса. Когда о. Серафим произносил молитвы, казалось, что слышишь не слова, а ощущаешь тихое веяние Святого Духа. Это была действительно молитва Духа.
«Со всей теплотой, каким‑то неземным дыханием души, со многими слезами творил он о всех горячую молитву к Богу, — вспоминает архиепископ Владимирский и Суздальский Евлогий (Смирнов). — Я услышал такое чтение Евангелия, которое долго еще звучало в моей душе. Читал он всем сердцем, от глубины всего своего существа».
Во время богослужения о. Серафим никогда не спешил, все делал очень тщательно, потому что всегда был настроен на тихую беседу с Богом. Он рассказывал, как в молодости его потрясла и умилила служба в одном храме. Служили Евхаристию старенькие священник и дьячок; кроме них никого в храме не было. Дьячок своим дребезжащим голоском уже спел Херувимскую, но батюшка из алтаря почему‑то не выходил. Дьячок ждал. Потом приоткрыл диаконскую дверь, чтобы увидеть, что происходит в алтаре. Батюшка стоял у Престола и плакал: «Пой еще, пой», — говорит дьячку. Тот снова запел Херувимскую…
«Он всегда внимательно относился к церковному уставу, — вспоминает архимандрит Зинон. — Старался не только не сокращать богослужение, а делать некоторые прибавления. Например, в изобразительных вводил сугубую ектенью о здравии и об упокоении». О. Серафим понимал, что устав существует для пользы, а не для рабства.
По окончании службы в храме, люди, светлые и радостные, не спешили уходить, поздравляли друг друга со Святым причащением, знакомились, беседовали. Царил пасхальный Дух. Пели, постепенно расходились. Кто‑то попадал на трапезу к батюшке, остальные шли по домам, где их принимали на ночлег. Все это совершалось вопреки запретам властей, не разрешавшим о. Серафиму принимать людей. Согласно их распоряжениям, после окончания богослужения все должны были выходить за ограду храма, а службы можно было проводить только в субботу, воскресенье и в праздники.
Трапеза у батюшки устраивалась в его доме, в той же маленькой комнате, где он совершал свое молитвенное правило. Это была братчина, трапеза в складчину: паломники привозили и приносили еду. Такие трапезы были отзвуком «вечери любви» первых христиан.
Трапеза совершалась в несколько смен, потому что прибывали всё новые люди. За столом не только вкушали, но и беседовали о церковных делах, о духовной жизни. О. Серафим внимательно слушал, сам говорил мало, вступал в разговор, когда нужно было чтото уточнить, дополнить, но никогда не перебивал говорящего. О себе рассказывал мало, любил вспоминать свою учебу в Московской духовной академии. Батюшка иногда повторялся ради новых слушателей, что не всегда нравилось монахине Иоасафе: «Вы это уже говорили», — вдруг заметит ему она с раздражением. Батюшка кротко переносил эти упреки.
«Из его уст не исходило никакого пустого слова, — вспоминает архимандрит Кирилл (Павлов), — не произносилось шуток, и в нем не было лести. Все его слова были наполнены смыслом. Я не заметил и тени неудовольствия или раздражительности в его голосе, он никого не осудил, не выразил какого‑либо негодования, был кроток, скромен и смирен. Что меня больше всего поразило и запомнилось, — это его неподдельная любовь, исходящая из глубины его сердца, одинаковая ко всем. В присутствии батюшки всё умиротворялось. Да, этот человек был наполнен Божией любовью».
Во время трапезы о. Серафим потчевал всех — сам же едва притрагивался к еде. «Сядем за стол, — вспоминает староста Екатерина, — всего богато, а о. Серафим немного поест и уже не хочет». Насытившись духовной пищей, он мало заботился о телесной. Наслаждением для него была не еда, а духовное общение во время трапезы. «В его присутствии можно было пребывать часами без утомления и усталости от разговора» (архиепископ Евлогий).
Когда общение с кем‑либо теряло духовный смысл, когда собеседник начинал кого‑нибудь осуждать, о. Серафим выключался из разговора. К нему приезжал часто молодой священник, служивший где‑то в верхах, и начинал рассказывать о «мелочах архиерейской жизни». Батюшка вставал из‑за стола и уходил к себе в келью. Потом священник приходил к нему и, сидя на корточках у кровати, наклонившись к уху батюшки, продолжал свои рассказы… а тот засыпал.
Отец Серафим видел тех, о ком ему рассказывали, совершенно иначе. Кто на кого, кто с кем, кто против кого, — все это его совершенно не интересовало, потому что он любил всех людей, несмотря на их немощи и падения.