К образу Агнца мы привыкли, благодаря богослужению и христианскому искусству, а также благодаря самому Священному Писанию: не только в Апокалипсисе, но и в Евангелии от Иоанна Искупитель видится в образе Агнца (1.29 и 36). Может, однако, возникнуть вопрос: как же так, Сын Божий, т.е. Бог, в образе животного? Тут нам вспоминается, что и Святого Духа видят в образе голубя, - что же это означает?
В каком облике Бог показался бы нам предствленным правильно? Первое побуждение диктует ответ: ни в каком! Ведь Он «безобразный», как называли Его мистики, Действительный, Всеисполняющий и дарующий блаженство, но Он выше всякого облика. О Нем можно сказать только одно: Он не небо, не море, не дерево, не человек, ничто из того, что может быть названо. Он есть Он, Тот, в Кого веруют по слову Его, о Себе Самом свидетельствующему, Тот, Кто одновременно и близок и чужд познающему Его сердцу. Тем не менее Он должен быть выражен также в образах. На первом этапе постижение Его безобразности свидетельствует о великой чистоте, но в конце концов это может привести к тому, что Он исчезнет из нашей жизни. Следовательно, мы должны Его называть, должны обозначать Его какими-то образами, и Писание так и поступает. Но какой облик представлялся бы тогда наиболее подходящим? Думаю, что, по всей вероятности, наше чувство ответило бы на это: человеческий облик. Почему? Потому что это наш облик, наиболее нам знакомый, - а потому он и служит великим соблазном. Соблазн мог бы идти двумя путями: или мы полагали бы, что Бог - человекоподобное существо, чрезвычайно великое, чрезвычайно могущественное, превосходящее наши мерки, но сравнимое с нами, как считали греки и некоторые другие язычники; или, как это делает застывшее единобожие иудаизма, ислама, просветительства, утверждали бы противоположное: тот, кто является в человеческом облике, не может быть Богом. Отсюда опасность соблазна, когда христианство говорит, что Бог стал человеком; а между тем это первое и последнее слово Его благовествова-ния. Человеческий образ Иисуса представляет собой откровение Бога живого. Если мы хотим знать, каков Бог, то мы должны смотреть на Лик Христа и понимать Его образ мыслей. В каком-то очень глубоком смысле Бог есть «Бог человеческий», - правда при этом Он не подлежит смешению или отождествлению с чем-либо иным. Таким образом, слово о человечности Бога исходит не от человека, но от Него Самого, как Его откровение о том, Кто Он на самом деле.
Какой же облик представился бы наиболее подходящим для того, чтобы выразить Бога? Самым вероятным был бы ответ: тот, который наиболее далек от человеческого. Например, пустое пространство. Есть яечто великое в том, что Ислам в своих мечетях выражает присутствие Божие одним только пустым про-eтpaнcтвoм без всяких изображений и утвари. Небес-Яая ширь, или молчание горы, или солнце - велика выразительная сила этого немого творения, так велика, что может совратить в магию.
Но между этой областью и человеком находится животное. Оно нам близко, потому что живет, как мы, и тем не менее чуждо. Мы знаем, как ведет себя животное, овладеваем им и пользуемся им, но суть его остается скрытой от нас. Смотрит ли животное на нас когда-нибудь так, как человек смотрит на человека? Чтобы мы получили возможность понять, нужно, чтобы на нас посмотрели: понимание начинается только тогда, когда взгляд говорит «ты» и становится открытым, выражая стремление к общению. Животное видит в человеке опасность или выгоду, бежит от него или его принимает, включает его в свое окружение, в свою жизнь, но никогда не присматривается к нему, потому что это доступно только личностному духу. Тем не менее в животном есть нечто такое, что для человека является открытием. Задатки человеческого существа, устремления, инстинкты, телесно-душевное поведение, могут выступать в облике животного потрясающим образом, - например, когда мы вдруг замечаем: вот этот человек похож на лисицу, или на лошадь, или нахищного зверя! Или наоборот: в лисице, в лошади, в тигре воплощаются человеческие свойства! Если в комплексе качеств человеческой личности отдельные черты выступают не так резко, смягчаются, то, будучи вырваны из него, они представляются особенно яркими.