— Профессор? — он вежливо постучал костяшками в дверь, — Пациентов больше на сегодня не записано. Я могу быть свободен?
— Конечно, доктор. Благодарю вас за помощь, вы, как обычно, необычайно мне помогли.
Доктор Борлиндер смутился, как полагается воспитанному человеку и профессионалу своего дела.
— Вы преувеличиваете, профессор. В конце концов, я обычный врач, в любой клинике таких пруд пруди.
— А я тогда кто? — сердито спросил я.
— А вы — лебенсмейстер, — сказал он негромко, но твердо, — Мировое светило и надежда медицины.
При слове «лебенсмейстер» вздрогнул отчего-то я сам. Быстро оглянулся, точно пытаясь себя уверить, что в смотровой кроме меня и доктора Борлиндера никого нет.
— Кхм. Простите, а этот… это… Оно где?
Доктор Борлиндер — необычайно проницательный человек, что неудивительно. Незаменимое качество для хорошего ассистента на сложных операциях.
— Это уехало после обеда, — спокойно сказал он, — Стащило из моего бумажника двадцать марок, между прочим. Не исключено, что снова на кокаин и женщин сомнительной репутации, чье общество в последнее время делается навязчивым.
— Бога ради, простите! — кажется, у меня даже кулаки сами собой стиснулись, а голос зазвенел совершенно недопустимым для мирового светила и надежды медицины образом, — Вот, возьмите, пожалуйста…
— Ерунда, профессор, не стоит. Поменьше вы бы обращали на него внимания. Насколько я вижу, в последнее время вы находитесь в очень утомленном состоянии. Не желаете, я налью лавровишневых капель?
— Ни к чему. Мне просто нужен небольшой отдых, доктор. Кстати, надеюсь, вы не слишком спешите домой сегодня?
— Нужна моя помощь на операции? — деловито уточнил доктор Борлиндер.
— Нет, сегодня никаких операций. Я надеялся, вы останетесь на ужин. Фрау Зелда приготовила свой легендарный гуляш со свининой. Фантастическая вещь, возвращает волю к жизни сильнее, чем все мои лебенсмейстерские чары. Говорит, фамильный рецепт от ее прабабки, которая была домохозяйкой у одного тоттмейстера.
При упоминании тоттмейстера доктор Борлиндер нахмурился, как и полагается всякому врачу, но сразу было видно, что предложение будет им принято. Совместные ужины составляли нашу добрую традицию, а в последнее время часто служили и единственной отдушиной. С тех самых пор, как я провел ту злополучную операцию и…
Но поужинать нам так и не удалось, потому что в прихожей тревожно и дерзко зазвонил телефон. Мне оставалось лишь развести руками.
— Слушаю, — сказал я в трубку, — Кто это?
Мягкий голос из трубки ответил, кто, и у меня мгновенно засосало под ложечкой. Впрочем, спустя секунду голос произнес — «Соединяю вас с господином …», и у меня отлегло от сердца. Зря отказался от капель, вот уже и от обычного телефонного звонка хватает невидимой рукой за кишки. Нервы ни к черту. Да и время, время сами знаете, какое…
— Привет, Фридрих!
Только один человек называет меня по второму имени, Фридрихом. Я же называю его так же, как называл двадцать лет назад, когда мы вместе барахтались в окопах.
— И тебе привет, Хайнц.
Голос у моего приятеля Хайнца очень звучный и уверенный, совсем не докторский. Что никогда не мешало нам мило болтать в те краткие минуты, когда мы оба находили свободное время. Кажется, у него этого времени было еще меньше, чем у меня. А ведь и я, надо думать, не самый последний в Берлине человек…
— Как житье, старик?
Вот уж и старик. Хотя отражение в зеркале смотровой неумолимо — старик. Глаза, разве что, выглядят еще ничего, но в них столько затаенного испуга, что и они не молодят.
— Житье терпимое, Хайнц, — ответил я в трубку, — Вожусь с пациентами, как обычно.
— Все гонорея да сифилис?
— На праздники я оставляю герпес.
Он довольно засмеялся. Здоровый, хорошо питающийся человек с хорошим чувством юмора. Такой не страдает от нервических приступов и не глядит тревожно в зеркало, следя за собственными глазами.
— Слушай, Фридрих, — голос его очень быстро стал серьезным, — Тут вот какое дело… Ты свободен этим вечером?
— Вероятно, — сказал осторожно я. Сразу понимая, что на вечере можно ставить крест. И на ужине с доктором Борлиндером, и на театральной ложе, на которую у меня абонемент. Не услышать мне сегодня «Аиды», не услышать, как Радамес в первом действии поет: «Ах, если б я был избран… И мой вещий сон сбылся бы!..»
Но людям вроде Хайнца не отказывают.
— Хотелось бы тебя увидеть, старик. Сможешь нанести визит? Я бы подъехал к тебе, но сам понимаешь…
Хайнц не закончил фразы, но я и так, конечно, все понял. Все верно. Если бы он вздумал подъехать ко мне на квартиру, которая отчасти и моя клиника, все полицейские квартала замерли бы по стойке «смирно», как фонари. Ни к чему такое внимание практикующему врачу, на чьей двери висит скромная табличка «проф. Фриц Фридрих Вервандер. Мужские и венерические болезни. Прием с десяти часов».