Во время этого разговора граф Святослав неподвижно сидел в кресле, не проронив ни слова. Только раз, когда графиня упомянула о грехе нескромности, по его губам скользнула чуть приметная улыбка. Зато графу Августу было явно не по себе. Похвалы в присутствии богатого и бездетного брата, расточаемые племяннику, неизвестно почему производили на него неприятное впечатление. Не выдержав, он наклонился к брату и сказал, насколько мог, тише:
— Жаль, что моего Вильгельма не было в Варшаве, когда заварилась вся эта неприятная история с титулом… Он сам поехал бы в Рим по праву старшинства…
Графиня услышала, и в глазах ее вспыхнул злой огонек.
— Насколько мне известно, Вильгельм сейчас при ятно проводит время в Хомбурге, — возразила она, бросив взгляд на графа Святослава.
Слова эти, сказанные самым любезным тоном, как отравленные стрелы, вонзились в отцовское сердце графа Августа.
— Вильгельм только проездом задержался в Хом- бурге… и сейчас же едет в Лондон по делам алексин- ской фабрики, — запинаясь, пробормотал граф Август и тоже посмотрел на старшего брата, словно проверяя, какое впечатление произвели на него слова графини. Но старший брат молчал, и лицо его по — прежнему было бесстрастно.
— Правда? — протянула графиня. — Это для меня новость! А я слышала, будто алексинская фабрика закрывается, потому что Вильгельм так и не прислал станков из за границы.
— Mais pardonnez, moi chere belle soeur…[126] — начал было граф Август, сильно покраснев.
— Permettez[127], — холодно и сухо перебил его граф Святослав. — Фабрика в Алексине уже закрыта. Вильгельм проиграл в Хомбурге деньги, которые ему дали на покупку станков.
При этом граф Святослав спокойным, равнодушным взглядом окинул брата, отчего тот побагровел до корней волос. Не столь искушенный в красноречии, как в гастрономии, археологии и спорте, он стал, попросту говоря, заикаться и с трудом выдавил из себя:
— Mais… mais… ça fait toujours mousser le nom…[128]
Графиня торжествовала.
— Еще неизвестно, привезет ли Мстислав из Рима то, за чем мы его посылали, — продолжал граф Святослав, казалось, не обращая ни малейшего внимания на присутствующих.
— Дорогой брат! — воскликнул граф Август. — Как ты можешь сомневаться…
— Сомнение во всем стало моей второй натурой, — с усмешкой произнес хозяин дома.
— Однако позвольте заметить, граф, — тихо возразил аббат, — в Священном писании сказано: блажен, кто верует в царствие небесное…
— Или в глупые фантазии, — докончил граф Святослав с присущей ему невозмутимостью.
— Что касается титула, которого нас незаконно лишили, — сказал граф Август, — то я убежден, что святой отец исправит эту несправедливость, и тогда…
— Cher comte, — сладким голоском пропела графиня, — прежде времени судить о намерениях и решениях столь священной особы не пристало нам, простым смертным…
— Тем не менее, — снова вмешался в разговор хозяин дома, — вы, chère comtesse[129], видно, не сомневались в благоприятном исходе, если сочли возможным сообщить княгине Б., баронессе М. и многим другим, что нашей семье пожалован Римом графский титул.
Теперь в затруднительное положение попала графиня, уличенная в женской болтливости, а граф Август расправил плечи и, поглаживая бакенбарды, заметил с улыбкой:
— Графиня возлагает большие надежды на дипломатические способности сына…
— И не ошибается, — сказал граф Святослав, — Мстислав и в самом деле un jeune homme très capable[130]. Я уверен, что на месте Вильгельма он придумал бы какой нибудь дипломатический ход, чтобы достать машины для алексинской фабрики.
Победа опять осталась за графиней, а граф Август смутился и приуныл. Как видно, от графа Святослава зависели радость и огорчение, торжество и унижение этих двух людей, добивавшихся его благосклонности, а он получал удовольствие, играя на их чувствах.
Аббат прервал эту милую семейную беседу, заметив, что венский поезд уже прибыл и граф Мстислав с минуты на минуту предстанет перед родными.
— Жалко, что Павлик уехал с Цезарием в Литву, — заметил граф Август, — а то бы он встретил Мстислава…
— Pardon, cher comte, qui est ce que ça…[131] Павлик? — спросила графиня.
— Eh, bien! Paul, notre cousin[132] и ваш, chère comtesse, экс — паж и воспитанник.
Подпущенная графом Августом шпилька заставила графиню покраснеть. Как! Сказать, что у нее, словно у какой нибудь легкомысленной кокетки, был «паж»! Какая дерзость!