— Хорошо, папочка, — смеялась Роза, — теперь постарайся сделать шов поменьше и не такой кривой.
Пан Вандалин усердно тыкал иголкой в полотно, но терпения у него хватило не надолго, и он бросил это занятие.
— Это, пожалуй, потрудней, чем колоть дрова! Вот не ожидал… — недоверчиво сказал он.
— Вот видишь, папочка, какие женщины умницы и чего только они не умеют делать? — пошутила Роза и, поймав отцовскую руку, прильнула к ней бескровными губами.
Пани Адель радовалась, глядя на оживившуюся дочь, и вместе с ней смеялась над незадачливым портным.
— Ах, ты! — воскликнула она и погладила мужа по голове. — Небось попросишь тебя научить как сделаться министром…
— Ох, Адельця, и придет же тебе такое в голову! — ответил пан Вандалин, махнув рукой. — Где там министром… научиться хотя бы сапоги тачать…
— А что бы ты делал, папочка, если бы стал сапожником? — серьезно спросила Роза.
— Что б я делал? — задумчиво переспросил отец. — Шил бы день и ночь…
Женщины рассмеялись и растроганно посмотрели на главу семьи; вот до чего дошло — пределом мечтаний стало ремесло сапожника.
Но тут зазвенел дверной колокольчик.
— Кто это так поздно? — удивилась пани Адель и встала.
— Погоди, Адельця, может, это воры, — остановил ее муж.
— Открой, открой, мамочка! — прерывающимся от волнения голосом воскликнула Роза и покраснела.
— Адельця, сперва узнай, кто там, — прокричал вдогонку пан Вандалин.
— Зачем? — возразила жена.
— Спроси, душенька, в городе столько воровства, — настаивал муж.
— Кто там? — спросила пани Адель.
— Я, сударыня, и не один… Неужели не узнаете? — проговорил за дверью приятный мужской голос.
Роза подняла голову и насторожилась, а когда услышала знакомый голос, побледнела и низко нагнулась над столом. Большой платок сполз с худеньких плеч, и она задрожала.
— Павел! — в один голос воскликнули хозяева, но, увидев за его спиной высокого мужчину в дорогой шубе, замолчали.
Незнакомец снял шубу и робко жался к двери. Но Павел взял его под руку и представил хозяевам.
Как в былые времена в Квечине, любезно и непринужденно поздоровались они с гостем. Видно, еще не утратили хороших манер в скитальческой, исполненной лишений жизни.
— Я имел честь знавать вашего отца и дядю, — сказал пан Вандалин, приглашая гостя сесть на жесткий стул возле узкого дивана. — Граф Август, приезжая в наши края, любил поохотиться в квечинских лесах. Помню, он брал с собой на охоту сына, графа Вильгельма, в то время еще совсем мальчика. А вот с вами, граф, насколько помнится, мне не приходилось встречаться…
— Нет, ты ошибаешься, Вандалин, — любезно улыбаясь сказала пани Адель, — как-то — это было очень давно, — мы ездили с визитом в Помпалин и видели графа Цезария. Он гулял в саду в голубой бархатной курточке со своим наставником.
— Какая у тебя хорошая память, Адельця…
— Это могло быть и не очень давно, — шутливо заметил Цезарий. — Сейчас мне двадцать три года, а в голубой курточке меня водили до семнадцати лет. — И прибавил серьезно: — Простите, господа, что до сих пор не нанес вам визита. Я должен был это сделать давно — ведь я человек свободный и к тому же ваш родственник.
— Очень дальний, — как бы невзначай заметила пани Адель, но было видно, что ей это приятно слышать.
Румяное лицо пана Вандалина расплылось в довольной улыбке. Но, может, у него были на то какие-то свои причины?
— Мы живем так замкнуто и скромно… — с достоинством говорил он, будто принимал Цезария в своей просторной и уютной усадьбе.
Осмотревшись украдкой по сторонам, Цезарий не мог не согласиться с хозяином, что живут они на самом деле в высшей степени скромно. Ему еще не приходилось бывать в таком холодном, сыром, полутемном и убого обставленном жилище. Его внимание привлек сальный огарок в медном подсвечнике, который Роза зажгла на кухне. Подобный способ освещения был ему незнаком, и он невольно косился все время в ту сторону. Но еще больше заинтересовала его хорошенькая, печальная девушка с печатью нужды и болезни на лице. Он не думал, слушая по дороге рассказ Павла, что она так трогательна и мила. Хозяева занимали его разговором — любезно и обстоятельно расспрашивали про общих знакомых, о родных местах, похвалили за то, что он не продал Малевщизну. Цезарий, который еще не оправился от недавних переживаний, почувствовал, как на душе у него потеплело, и проникся искренней симпатией и сочувствием к этим людям.