— У мадемуазель Кни… pardon… Кингс, как у всех сельских жительниц, здоровье vraiment robuste…[456], если она отважилась пуститься в такое далекое и утомительное путешествие… — ввернула графиня.
Граф Август пропустил мимо ушей ехидные замечания племянника и невестки и, обернувшись к старшему брату, сказал:
— Et maintenant[457], может быть, господин Цегельский огласит завещание нашей незабвенной кузины…
Розовый отблеск тлеющих в камине углей зажег в глазах старого графа слабую искру печали.
— Господин Цегельский, — бесстрастным голосом произнес он, — будьте любезны, прочтите письмо.
В руках юриста зашелестела бумага, и он внушительным, торжественным тоном неторопливо начал читать завещание генеральши. В завещании, кроме обязательного, предусмотренного законом, вступления, было несколько пунктов. В первом говорилось следующее:
«Оджинецкое имение со всеми угодьями, фабриками и лесами я никому не завещаю. Кому оно достанется — мне безразлично. Пусть переходит к родственникам моего мужа, покойного генерала Орчинского. Кто докажет свои права на наследство, тот и получит эти огромные владения. Насколько мне известно, больше всего шансов у Тутунфовичей и Кобылковских, иу и пусть подавятся этим куском, они на него уже давно зарятся. По совести говоря, эти бездельники и дураки недостойны такого богатства. Но за свою долгую жизнь я не раз убеждалась, что господь бог покровительствует пьяницам и дуракам. Вмешиваться в дела всевышнего и ломать себе голову, почему так получается, я не собираюсь и отдаю этим мотам и бездельникам богатства их троюродного дедушки!
Что касается капиталов и драгоценностей, принадлежащих лично мне, — это особая статья, и тут у меня есть свои соображения».
Дальше следовал длинный перечень вещей с подробным описанием их достоинств, а потом уже шло распределение наследства:
«Сто тысяч рублей серебром жалую Юзефу Ворылле за то, что мерз в моем доме и ему были не по вкусу мои обеды. Мне всегда доставляло удовольствие видеть, как он дрожит от холода и с отвращением отворачивается от картошки в мундире. В награду оставляю ему сто тысяч рублей, но с условием, чтобы он поместил деньги в банк на имя сына. Ибо в противном случае их приберет к рукам его супруга, Сильвия, а это ни к чему: ей ведь всегда было в моем доме тепло, как в раю, и она приходила в восторг от картошки да жилистых петухов».
— Странная женщина! — вырвалось у юриста.
Графиня презрительно улыбнулась, по лицу Мстислава было видно, что оригинальное завещание его забавляет, граф Август выражал нетерпение, и только бледный старик у камина казался совершенно спокойным: веки у него были опущены, губы плотно сжаты, худое лицо бесстрастно и неподвижно, как маска. Юрист продолжал:
— «Двоюродно-троюродной племяннице — Джульетте Книксен завещаю две брошки и четыре брильянтовых серьги, из которых я часто складывала длинноногого паука, а она любовалась им. Пусть после моей смерти с утра до ночи раскладывает эти драгоценности в форме пауков или чего угодно.
— Младшей дочери пани Книксен — Делиции, — будущей графине Помпалинской…»
Слушатели насторожились: на диване, где сидела графиня, послышался тревожный шелест шелка. Мстислав прошептал: «Voyons! Voyons!», а граф Август, как ни старался напустить на себя безразличный вид, побагровел от волнения. Между тем юрист читал дальше:
— «…будущей графине Помпалинской завещаю корсет, недаЕно выписанный из Варшавы, который я уже не успею сносить. Отличный корсет! Эластичный, на атласной подкладке. Панна Делиция будет в нем на редкость стройной графиней».
Юрист замолчал, боясь расхохотаться. В наступившей тишине отчетливо прозвучало негромкое восклицание графини:
— Это неприлично! C’est de la dernière inconvenance![458]
— Mais c'est impardonnable! [459] — уже громче воскликнул Мстислав. — Эта дама избрала нашу семью мишенью для своих шуток! Как она смеет вмешивать нас в эту нелепую, непристойную историю.
— Увы, — с тихим вздохом заметил аббат, — в завещании не чувствуется любви к ближнему и христианского смирения.
Граф Август от неожиданности онемел. В душе его происходила борьба, наконец, — это было видно по лицу, победило чувство собственного достоинства и гордости.
— Госпожа генеральша, — сказал он, выпрямляясь, — недостойно подшутила над панной Кингс, моей будущей невесткой. То обстоятельство, что она ей ничего не завещала, если не считать этой глупости, радует меня, весьма радует. Мой сын располагает достаточными средствами, чтобы обеспечить свою жену. А панна Кингс принесла в наш дом самое богатое приданое, какое только бывает, — молодость, красоту, таланты и… chose… добродетель…