— Граф Цезарий женится? — поразился аббат.
— Quoi?[205] Цезарий женится! — воскликнул Мстислав, который во время чтения письма окончательно проснулся и вскочил на ноги. — Et avec une Kniks encore![206] Un Козодой et une Заноза!
Невозможно описать, какой переполох поднялся из- за письма Цезария. Восклицания, вопросы, ответы сыпались градом.
— И откуда такая смелость, самостоятельность — это у нашего то Цезария, всегда робкого и послушного?
— О! Malheureux enfant! [207]Как жестоко покарал меня бог рукой моего сына!
— Dites, maman[208], не рукой, а головой! Он всегда был дураком!
— Но мы то, мы почему должны страдать из за него? Мы с моим сыном Вильгельмом не желаем иметь ничего общего avec des Kniks![209]
— Это, должно быть, дочь, как бишь его… Книксена из Белогорья?..
Последний вопрос относился к Павлу как человеку, лучше осведомленному.
— Oui, monsieur le comte [210]. Из Белогорья…
— Дочь того Книксена, который, кажется, недавно сошел с ума.
— Да, старик действительно немножко не в себе.
— La belle affaire![211] Дочь сумасшедшего! А ее мать?
— Насколько мне известно, ее девичья фамилия Шкурковская…
— Шкурковская! — пронесся по комнате шепот ужаса и отвращения. Все замолчали, сраженные ужасным известием. Лишь добрую минуту спустя из под платка, которым графиня прикрыла свое уже совсем багровое лицо, послышался слабый голос:
— Paul, а кто ее родители?
— Чьи, графиня?
— Ah! Cette… cette[212] Шкурковской?
— Не знаю, графиня. Это покрыто мраком неизвестности.
Воцарилось долгое молчание, нарушаемое лишь глухими рыданиями графини, сердитым сопением дядюшки Августа и быстрыми шагами Мстислава, который, сверкая глазами, метался по комнате.
Наконец он остановился посреди комнаты и сказал с отчаянием и насмешкой:
— A ce qu’il paraît, la bêtise de mon frère va nous coûter beaucoup! [213]
— Elle ne nous coûtera rien du tout[214], потому что этот брак не состоится! — сухо, но громче обычного отрезал граф Святослав.
С надеждой утопающего, который хватается за соломинку, родственники обратили взоры на главу рода.
Граф Святослав внешне был, как всегда, высокомерно спокоен, но от внимательного взгляда не укрылось бы, что это лишь маска, которая только благодаря усилию воли и многолетней привычке прикрывала горечь и гнев, бушевавшие в его душе. Опершись на подлокотник и наклонясь к Павлу, он впился в него испытующим взглядом и с расстановкой спросил:
— А ты был у генеральши?
— Был… У нее живет моя сестра… Я хотел ее навестить…
— А Цезарий? — отрывисто спросил граф.
— Г раф Цезарий был приглашен пани Орчинской к обеду.
— A propos, de quoi[215], генеральша давала обед?
— Я думаю, в честь Цезария.
— Ты был на обеде?
— Да, граф.
Тут в разговор вмешался граф Август.
— А эту… chose…[216] девицу ты видел?
— Видел.
— Ну и что? Хороша?
— Очень красива.
— Mais que le diable l’emporte[217] с ее красотой, — разозлился Мстислав.
Старый граф смерил холодным взглядом племянника и брата, посмевших перебить его, а потом опять обратился к Павлу:
— Пани Книксен, должно быть, свой человек в доме генеральши?.. Она ведь, кажется, родственница ей по матери?
— Да.
Граф Святослав улыбнулся с горькой иронией.
— C’est bien[218], — веско и решительно сказал он после долгого молчания, — ce mariage ne se fera pas. Этой свадьбе не бывать! C’est moi qui vous le dis, comtesse![219]
Графиня молча встала и, подойдя к деверю, схватила его руку.
— Oh! Cher frère! — прошептала она. — Vous nous sauverez de cette honte et de cette douleur! Vous nous sauverez, n'est ce pas?[220]
— Ты глава семьи, mon frère, — сказал граф Август.
А Мстислав, отвесив дяде поклон, торжественным голосом, в котором слышался еще неостывший гнев, заявил:
— Я к вашим услугам, cher oncle! Распоряжайтесь мной и приказывайте, что делать, чтобы отвратить несчастье, свалившееся на нас по глупости моего братца.
Но граф Святослав, не отвечая никому, обернулся к Павлу и сказал отрывисто:
— Немедленно отправляйся обратно в Помпалин и привези сюда графа Цезария.
Жизнерадостное лицо бедного родственника слегка омрачилось.
— Разрешите отдохнуть хоть несколько часов. От Помпалина до станции я десять миль трясся по ужаснейшей дороге да в поезде двенадцать часов…
— C’est bien, c’est bien![221] Ты же не раб, mon cher, поезжай завтра… и письмо Цезарию захватишь…
220
о, дорогой деверь!.. Вы спасете нас от этого позора и горя! Вы спасете нас, правда? (фр.)