— Пан Павел, — начала она.
— Почему вы меня называете «паном», кузина?
— Кузен, — поправилась она, — я хочу вас о чем-то спросить. Мама с папой встревожены тем, что вы такой невеселый в последнее время, все думаете о чем-то, а мне… мне кажется…
Она замолчала. На ее лице отразилось трогательное и робкое волнение. Павел бросил на нее взгляд, полный любви и муки, и дрогнувшим голосом спросил:
— Что вам кажется?
— Что вы стали к нам хуже относиться, — прошептала она, и губы у нее задрожали.
Павел побледнел.
— Неужели вам так показалось, кузина?
Он остановился и сжал ее маленькую ручку в черной перчатке.
— О! — воскликнул он. — Ради бога, не думайте обо мне плохо! Видите ли… я не могу вам всего сказать… Человек иногда попадает в такое положение, что обязан молчать… Поймите меня… И если жизнь моя не изменится, я, может, совсем перестану бывать у вас. Я не имею права поступить иначе. Но вы, Роза, не думайте обо мне плохо, хотя я отчасти заслужил это… Не осуждайте меня, это мне будет очень больно…
Он схватился рукой за лоб, и лицо его исказила жестокая мука. Роза полными слез глазами смотрела на него. Поняла ли она смысл его слов или только догадывалась о нем, не смея себе в этом признаться, но на душе у нее стало тяжело, и это бедное дитя нищеты и горя склонило головку, как надломленный цветок. Павел посмотрел на нее и вдруг выпрямился, словно почувствовав прилив сил и энергии.
— Очень прошу вас, кузина, — бодро, несмотря на свое отчаяние, сказал он, — берегите себя, пока я буду в отъезде… Берегите себя, не надрывайтесь на этой проклятой фабрике и знайте, что я… — Он опять замолчал. — Нет, не могу, не имею права говорить… Будьте здоровы.
Он крепко пожал маленькую девичью ручку и опрометью бросился к ожидавшему его извозчику.
Занятый своими мыслями, приехал Павел на вокзал, как во сне, купил билет и, опустив голову и ни на кого не глядя, вошел в вагон второго класса. Вдруг рядом кто-то зашипел от боли. Это Павел, задумавшись, нечаянно наступил на ногу какому-то, хорошо одетому, пухлощекому и вислоусому господину, чье самолюбие оказалось чувствительней конечностей. Дрыгая отдавленной ногой и готовый растерзать наглеца, который, причинив ему такую боль, даже не подумал извиниться, он обратился к Павлу таким тоном, словно собираясь, по меньшей мере, вызвать его на дуэль:
.— С кем имею честь?
Павел, который не заметил своей оплошности, с недоумением посмотрел на него. Г розная мина усача показалась ему забавной, и, любопытствуя, чем кончится назревающий скандал, он учтиво ответил:
— Павел Помпалинский, к вашим услугам!
При этом имени гнев оскорбленного господина моментально испарился, и лицо преобразилось. Словно по мановению волшебной палочки лоб разгладился, встопорщенные усы опустились, в глазах появилось умильноподобострастное выражение, на губах заиграла льстивая улыбка, и, за минуту перед тем воинственно выгнувший грудь, господин поспешил отвесить низкий поклон.
— Ах! Прошу прощения, — пробормотал он. — Право, не знал… Очень, очень приятно…
«Чудак какой-то», — подумал Павел, ничего не понимая. Усевшись в уголок, он задумался, и перед глазами у него ожило нежное, милое, как у ребенка, личико Розы. Чудесным видением промелькнуло оно сегодня перед ним и вот опять с волшебной, притягательной силой встало в воображении. «Да, — мысленно сказал он, словно заканчивая долгий спор с самим собой, — старуха генеральша права! Конечно, до меня ей дела не больше, чем до старого корсета, выброшенного на помойку, я нужен ей только затем, чтобы лишний раз досадить графу Святославу. Но все-таки старуха права, и рано или поздно придется последовать ее совету».
Между тем поезд тронулся, но Павел, погрузясь в свои мысли, не замечал, что стал для своих спутников предметом живейшего интереса. Усатый господин, с виду помещик средней руки, уже успел подмигнуть соседям: мелкому чиновнику и какому-то франту невысокого полета. Франт и чиновник, услышав произнесенную шепотом фамилию, встрепенулись и уставились на Павла.
— Вторым классом ездит, — тихо заметил чиновник. — Ишь, научились деньги экономить господа помещики!
— А что особенного! Теперь хорошим тоном считается ездить вторым классом, — сказал франт, как бы намекая, что и он тоже неспроста путешествует вторым классом.
— Да, тяжелые времена настали, — вздохнул псме-Щик.
И все трое снова уставились на Павла. Так он и ехал, будто царек со своей свитой.
— Куда изволите направляться, господин граф? — начал разговор помещик.