Цецилия помертвела. Только глаза у нее стали огромными, а зрачки — глубокими, как бездонные пропасти. Но вот побелевшие губы зашевелились, повторяя, как эхо, последнее слово возлюбленного: «Забыть!»
— «Забыть!» — сказала она громче. — Нет, я никогда не забуду!
И, вытянув руки, словно ища опоры, без чувств упала в мягкую траву.
Святослав вскочил и, растерянный, потрясенный, наклонился над ней. Казалось, он сейчас обнимет ее, подымет и вернет к жизни нежным, ласковым словом. Но власть принципов была сильнее! И он лишь осторожно, тихо, словно боясь разбудить лежащую и выдать свои чувства, поднял с травы длинную черную косу и поцеловал. А потом выпрямился, вздохнул глубоко и быстрым, но твердым, уверенным шагом направился к дому. Войдя, он устало и равнодушно бросил первому попавшемуся слуге:
— Панна Цецилия упала в обморок в парке… Подите кто-нибудь к ней.
Наутро Цецилия с крепко сжатыми губами, пылающими щеками и лихорадочно блестящими глазами спокойно, почти безучастно вложила руку в сморщенную ладонь генерала. Потом принимала дорогие подарки от счастливого семидесятилетнего Адониса: золотые украшения, жемчуга и брильянты…
Святослав при этом уже не присутствовал — накануне ночью он укатил в Париж, где пробыл целых три года. О нем доходили оттуда странные слухи: будто он принят при дворе, играет на крупные ставки на скачках, бешеные деньги тратит на модных куртизанок, волочится за известной артисткой, мадемуазель Марс, а за ним бегают разные великосветские дамы… Одним словом, он поддерживал блеск новоиспеченного имени и умножал его славу.
Но все эти безумства не расстроили его состояния. Напротив, он даже сумел увеличить его. Очевидно, все те же принципы, имевшие над ним такую магическую власть, не позволяли ему терять голову и зря мотать деньги. И ни один из бесчисленных романов почему-то не привел его к алтарю.
Такова история генеральши, которую теперь не называли иначе как старой каргой, скрягой или золотоносной жилой, которую только смерть вскроет своей косой для наследников. Старая, но вечно новая история, как сказал бессмертный Гейне.
VI
Когда-то все пространство перед барским домом в Одженицах занимали кустарники редчайших пород. От сводчатых ворот к длинному, высокому крыльцу с изящной колоннадой вели две широкие, посыпанные гравием аллеи. Но после смерти генерала, что случилось уже много лет назад, новая владелица приказала вырубить все кусты и деревья. Нерасчищавшиеся аллеи заросли травой и высоким густым бурьяном. Та же участь постигла большой сад за домом. Плодовые деревья, за которыми никто не ухаживал, одичали и засохли. Когда-то искусно подстриженные шпалеры кустов разрослись и сплелись ветвями, образовав непроходимую, темную чащу. Извилистые дорожки и тропки потерялись в траве, большой пруд наполовину высох и покрылся тиной. Вот уже лет двадцать, как в этом огромном саду не расцветали цветы, посаженные человеческой рукой. Все заглушил высокий желтый коровяк да разлапистый розоватый татарник. А на запущенных газонах, ни у кого не спрашивая позволения, каждую весну поднимали головки маленькие голубые фиалки…
Генеральша не любила цветов; один вид этого пестрого, веселого царства раздражал ее. Пустырь перед домом, особенно зимой, занесенный снегом, выглядел уныло и печально. Уныние навевали и ворота, совсем развалившиеся. И оголенный без крыльца фасад, который холодно поблескивал длинным рядом зеркальных окон. Крыльцо и колоннада давно были снесены по распоряжению хозяйки.
Подъезжали прямо к высокой двери из некрашеных, струганых досок, к которой вело несколько каменных, под мрамор, ступеней. За дверью была большая, нетопленая прихожая, с одиноко маячившей полированной вешалкой, а за ней — огромная гостиная, где генеральша обычно коротала время и принимала гостей.
Большая, холодная гостиная казалась пустой, — старинные стулья и пуфы, чинно стоявшие вдоль стен, совершенно терялись в ней. Четыре высоких окна с зеркальными стеклами без занавесок, выходившие на огромный пустынный двор, заливали комнату холодным, унылым, белесым светом. Высокий, давно не беленный потолок почернел, а на старых обоях кое-где поблескивала полустертая позолота да темнели грязносерыми пятнами когда-то розовые букеты.
В глубине, в простенке между окнами, стояла длинная, широкая софа, обитая порыжевшей, выцветшей камкой; возле — стол красного дерева со старинной лампой на высокой подставке. Вдоль стола двумя длинными рядами выстроились кресла с высокими резными спинками. На этой-то софе имела обыкновение сиживать генеральша. В большой комнате, рядом с высокой лампой и спинками кресел, она совсем терялась, и вошедший должен был хорошенько присмотреться, чтобы заметить маленький шелковый клубочек на софе и кончик голубого или малинового страусового пера, торчащего из-за лампы.