Девочка, кряхтя и охая, помогает ему какой-то палкой.
– Дети, вы, наверно, хотите спать? Да, дети? Вы соскучились по своим кроваткам, по маминым песенкам? – Голос Миши тих и невозмутим.
Наковальня с грохотом падает на дно рундука, вслед за этим оглушительно хлопает обитая железом крышка. Дети, громко стуча босыми пятками по деревянным ступеням лестницы, выбегают во двор.
– Вы заметили, как они любят мамины песенки? – смеётся Миша.
Смех у него громкий, заразительный, кудахтающий. Начав смеяться, он долго не может успокоиться. Глядя на него, улыбаются Арон и Дуся. А Роза невозмутима. Руки её сложены калачиком и подпирают высокую грудь.
– Почеши, почеши язык, – изредка вставляет она.
– Вы помните, как эти бедолаги криком кричали по ночам? – сквозь смех спрашивает Миша. – Доктор потом мне объяснил, что это у них от испуга. Говорит: «Ваша жена, дай ей Б-г здоровья, такая музыкальная, не сглазить бы. Лучше всего ей петь в хоре казаков. И дома будет тише, и дети будут спокойней», – он с новой силой заливается смехом.
– Я чувствую, ты сегодня договоришься. Если Роза разойдётся, тебе будет мало места! – грозит Арон.
– Смотрите, Дуся, как они с Розой спелись. Попугаи-неразлучники. Вы что, Арон, уже полюбили её пение? Или вы скажете, что у вас ничего не слышно? Может, не дай Б-г, между нашими комнатами наконец поставили капитальную стену?
– Тихо! Тихо! – Дуся взгромождает на лоб очки и поднимает вверх указательный палец. В вечерней тишине раздаются звуки скрипки.
– Слышите? Она опять играет, эта новая жиличка. – Несколько минут прислушивается. – Я старый человек, у меня уже плохо с глазами, но мне кажется, что у этой скрипачки с головы упала корона, когда она с нами поздоровалась. Чтоб человек жил две недели и не зашел хотя бы за солью. Такое я вижу в первый раз. – Дуся скорбно поджимает губы и умолкает.
– Зачем ей ваша соль? – язвительно усмехается Роза. – Она же не варит, не жарит, не шпарит. Захотела — купила пирожок и ситро, захотела – пошла в ресторан! Что у нее – дети? Муж? Разве ей нужно каждый день ломать голову, что сварить, что купить? Нет! Живёт себе в своё удовольствие. Правда, не в коня корм. Она ж такая худющая, что прямо светится.
– Может, хватит. Чего вы прицепились к человеку? – не выдерживает старый Арон. – Каждый живёт как может. Я не думаю, чтоб деньги на неё сыпались с неба, раз она носит такие туфли. – Он кивает на черные старые туфли, лежащие около него на полу.
– Я вижу, вы уже чините ей туфли? И, конечно, бесплатно, – вскидывается Роза.
– Ничего, когда она станет великой скрипачкой и люди будут платить большие деньги, чтоб её послушать, она мне отдаст долг, – улыбается Арон, – а пока, – он берёт в руки туфель, критически оглядывает, – пока мы подобьём косячки, набоечки – и будут как новые. У неё завтра концерт.
– Ну-ну, ждите. – Дуся снова было поджимает губы, но тут же оживляется. – Хто-то до нас идет. А, Паша! Здравствуйте! Как ваше давление?
Дворничиха Паша с трудом одолевает последнюю ступеньку:
– Привет честной компании. Что моё давление? Давит! Три черта ему. Давит, гнёт до земли. Миша, вы не обижайтесь, но я ваших башибузуков полила из шланга. Они как скаженные лезут на тую голубятню.
– Из-за этого вы поднимались к нам? — вскидывается Миша. – Полили так полили. Роза, слышишь, не мой детей на ночь. Они уже чистые. Садитесь, Паша. В ногах правды нет!
– А где та правда? Больше чем полжизни прожила, а в глаза её не видела, – вздыхает Паша. – Я ведь к вам за подмогой пришла. Скамейки в парке надо чинить. Все сгнили. Начальство говорит: «Денег нет, будем сносить». Так ведь жалко. В кои годы пойдешь в тот парк и стой столбом. Може сами соберем хоть какую копейку? Вы тут решайте, а я пойду. Мне надо еще три парадные обойти. – Она уходит, тяжело переваливаясь.
– Что делать? Давайте, кто сколько может. – Дуся протягивает жестяную коробку из-под монпансье.
Арон откидывает черный брезентовый фартук и достает из кармана холщовых брюк две мятые купюры:
– Денежки мои вы, денежки, – поёт он надтреснутым фальцетом, – всё понимаю, кроме одного: нам даром – никто ни копейки, а мы всю жизнь должны за все платить! За воду, за землю, за воздух.
– Он загибает один за другим почерневшие от сапожного вара и дратвы пальцы. – Теперь за скамейки. Ну что они еще придумают?
– Вы за них не беспокойтесь, – откликается Миша.
– Слушайте, а как же скрипачка? Мы что, должны за нее отдуваться? – Роза роется в старом, потёртом кошельке, выуживая оттуда деньги, нервно теребит их в руке и с неохотой опускает в коробку.