— Что это?
— Как видишь, это страница из книги регистрации пассажиров Британских железных дорог на линии Кале — Дувр от двадцать пятого мая тысяча восемьсот семидесятого года…
Фотокопия была посредственная. На ней с трудом можно было различить графы оригинала и заполнявшие их каракули.
— Вот здесь, присмотрись…
Последовав за его указующим перстом, я с большим трудом разобрал несколько имен и адресов: «Г. Марк Дамбрез, негоциант, Лилль, г. Арман Дюмарсей, рантье, Париж, VI округ, г. Эварист Борель, студент, Ноан-Вик…»
— И что?
Манжматен от души хлопнул меня по спине, воскликнув:
— Я так и знал! Я так и знал, что ты станешь изображать скептика… Хорошая попытка, но не прошла. Ты отлично понял!
— Что понял? Что твой Борель приехал в Лондон за несколько дней до смерти Диккенса? И что это доказывает?
— Франсуа, малыш, ты меня разочаровываешь… Ты ведь не думаешь, что я стал бы тебя вытаскивать сюда, если бы не был уверен! Ноан — это тебе ни о чем не говорит?
— Да, очевидно…
— Ну да! Милашка Жорж Санд, урожденная Аврора Дюпен, «дура набитая», по выражению Бодлера… А теперь идем…
Быстро шагая, он притащил меня в магазинный зал и остановился перед длинным рядом томов в желтых переплетах цвета мочи.
— Двадцать пять томов! Двадцать тысяч страниц! Кому, к черту, еще интересна эпистолярная макулатура мамаши Санд? Редактор шею себе на этом свернул. Этот Жорж Любен вообще был псих… но псих организованный. Вот, смотри, указатель занимает целый том… Три тысячи имен в алфавитном порядке с отсылками к пронумерованным письмам. И вот тут обрати внимание на букву «Б»… «Борель, Эжен» — и далее не меньше двадцати пяти отсылок!
— Эжен?
— Ага! Уже зацепило! Эжен Борель, виноторговец, мэр Лашатра, друг детства мадам Санд, отец троих детей: Мари-Жанны-Авроры, Жан-Этьена и… Эвариста!
— …которого в указателе нет…
— Ха-ха! Ты умеешь насмешить… Так потерпевшие кораблекрушение цепляются за мачту! Да, он не поименован… он вошел куда лучше…
Смотрим… смотрим… том двадцать второй, апрель семидесятого — март семьдесят второго, страница пятьсот двадцать восемь… Читай!
Из «Истории жирондистов» Ламартина он устроил себе трон и плюхнулся на него со вздохом удовлетворения. Крук, все еще прикованный к телефону, не отреагировал на святотатство. («Братья Маргерит, мадам? Братья Маргерит… и что вы хотите, чтобы я с ними сделал?»)
— Читай, я тебе говорю!
Ноан, 12 сентября 1870 года Г-ну Бюллозу, редактору «Ревю де Дё Монд»
Мой драгоценный друг,
Вам, возможно, уже нанес — а если еще нет, то вскоре нанесет — визит один молодой человек, с тем чтобы, сославшись на меня, предложить Вам некую рукопись. Сей молодой человек, сын одного драгоценного моего друга, длительное время пользовался моим доверием, вплоть до недавних пор, когда его горячечные и постыдные суждения открыли мне его подлинную суть — молодого неблагодарного честолюбца, лишенного к тому же всякого таланта, в чем Вы сами сможете убедиться.
Однако на тот невероятный случай, если бы эта химерическая болтовня привлекла Вас сенсационным сюжетом и зазывным стилем, знайте, что публикацию ее на ваших страницах я почту за личное мне оскорбление и встану перед мучительной необходимостью отвратить от Вас и дружбу мою, и мое перо.
В совершенной уверенности, что рассудительность Ваша убережет нас от этих болезненных крайностей, шлю Вам, драгоценный друг мой, сие сердечное напоминание о себе.
— Ну, ты видал такое? «Мучительная необходимость»… Черт возьми! Вот сука…
Они вновь появились, эти мурашки, это что-то, шевелящееся внутри меня. Я взглянул на Манжматена и в несколько секунд измерил глубину той адской пропасти, в которую сорвется моя жизнь, если я не удержусь от зависти. Я изо всех сил держался своей роли бесстрастного и сомневающегося:
— А может быть, Санд была права… Может быть, речь и шла о какой-то «химерической болтовне»…
— Да нет же! Не начинай сначала! Я, я тебе скажу, как это все было… Борель поругался со своей «крестной» — голову на отсечение, что из-за социализма. Ты прекрасно знаешь, какую хрень несла эта сволочь о социализме… Потом он едет в Англию, встречает Диккенса как раз перед его смертью и слышит от него признания, о которых он говорил Франсу в «Куполь»… Но он — бедный провинциальный студент, совершенно неизвестный в литературных кругах… Чтобы повысилось доверие к его свидетельствам, чтобы их опубликовали, ему нужна рекомендация. Тогда он пытается как-то помириться с Милашкой, показывает ей рукопись. Не на ту напал! Санд была злобная, злопамятная ползучая тварь… Вместо того чтобы раскрыть перед ним дверь, она заперла ее на два замка!