По дому ходит почтальон. Он уже на втором этаже и стучит к Понграцам. Открывается дверь, и жена Понграца, вытерев предварительно руки о фартук, берет письмо.
Почтальон идет дальше. «Придет ли он на третий этаж?» Жена Новака, поджидая его на кухне, смотрит в окно. Ей кажется, что прошло уже много времени, что почтальон уже не придет, что он пошел уже вниз, на улицу. «Так-то лучше». Хотя она и ждет денег от мужа, который работает в Вене, все-таки так лучше: если она не получает от него писем, ей не надо думать о нем. Если он не пишет, ей не надо отвечать. «Господи, господи, что-то еще будет, когда он вернется?» Уже скоро два года, как Новак уехал. Она даже лицо его помнит только смутно. Иногда в кровати, плотно закрыв глаза, она хочет вспомнить Дюри, но это не выходит: она не видит его. Вместо него появляется голова Сомбати; он улыбается, и его горячие мягкие руки гладят ее. Только он говорит голосом Новака. Голос Дюри… Это она помнит…
Терез стоит в дверях кухни. Сын и дочь в школе. В квартире тишина. Она слышит полный упрека голос мужа. «Вот этого, Терез, я не ожидал от тебя!» — говорит он. «Дюри! Ты оставил меня… ты в последнее время только бранил меня, иногда даже бил. Доброго слова не слыхала я от тебя. Ты уже не любил меня…» Нет! Он ничего не узнает. Сомбати уже нет. Какой он вначале был нежный и какой грубый стал потом!.. «Дюри, ведь и ты плохо ко мне относился, из-за этого все и вышло…» Господи, что бы я дала, лишь бы всего этого не случилось!.. Почтальон не идет. Очень хорошо, пусть не идет… Не пошлет денег — еще лучше: я пойду работать в типографию. Сама проживу. И тогда он ничего не сможет сказать. «Я живу самостоятельно и делаю, что хочу. Никакого дела мне нет до тебя!» — говорит она гордо. «Что значит самостоятельно? Ты моя жена, Терез!» И Дюри останавливается на кухне, прислоняется спиной к двери. «Терез, что ты сделала? Разве я заслужил это? Ты подлая!..»
Она неожиданно съеживается.
«Дюри, говори тише, чтоб ребята не услышали… и соседи. Я и так достаточно натерпелась».
А Новак распахивает дверь комнаты, так ударяет ногой в дверь, что она срывается с петель, и кричит. «Идите сюда, сын мой, дочь моя! Сюда, соседи!»
Дети выходят, собрались уже и соседи — Понграц и остальные… И Новак громко рассказывает о своем позоре, а она, вся красная, рыдает в темном углу кухни. Ребята тянутся к отцу и смотрят на нее осуждающим взглядом. А жена Понграца визжит: «Ага, ведь я говорила… Хи-хи-хи! Невинная!» — И она плюет Терез в лицо.
…Стучат в дверь. Почтальон принес письмо и деньги. Она расписывается дрожащей рукой, потом кладет деньги на кухонный стол, рядом кладет письмо. Она садится на табуретку и устало смотрит на конверт: «Терез Новак. Будапешт. Улица Магдолна, 20, 3-й этаж, 17, Венгрия».
Она заслоняет левой рукой глаза. «Написал. Он все-таки написал…» Она подносит ближе конверт. Смотрит на марку: австрийская марка. Берет конверт, как будто хочет прощупать пальцами то, что внутри него. Так и сидит она некоторое время без мыслей. В квартире и во дворе так тихо, как будто в доме никто не живет.
Вдруг она содрогается: ей показалось, что кто-то постучал. Терез приглаживает волосы и смотрит во двор. Но никто не стучал. Она встряхивает письмо, держит его против света, чтобы узнать, где разорвать конверт. Потом начинает читать:
«Милая жена моя Терез, дорогие дети Дюри и Манци!
Вы, наверное, испугались и не знали, почему я не писал так долго. Но на это у меня были причины. Месяц тому назад я послал письмо организации металлистов на проспект Текели, и, пока я не получил ответа, я молчал, потому что от их ответа зависело много. Теперь ответное письмо уже пришло; написал его сам Доминич, который теперь у нас секретарем. Я спросил у них, что сейчас будет: ведь два года, на которые меня исключили, уже прошли. Здесь, в Вене, я хорошо работал, был членом профсоюза, так что же теперь делать? Доминич ответил, что меня примут обратно, но чтобы в дальнейшем я вел себя как следует, и тогда я смогу приехать обратно. Я сейчас ничего не хочу говорить о Доминиче, потому что с меня довольно этой собачьей жизни. Словом, самое главное — ответ есть, и я смогу работать.
Я не писал вам до сих пор именно потому, что ждал, а теперь сообщаю тебе, милая жена моя Терез, что на днях я выезжаю и теперь уже не буду жить вдали от вас. Мне нужно еще устроить несколько дел на заводе и в здешнем союзе, да и проститься надо со здешними товарищами. В особенности с Корбером — ведь я уже писал тебе, как он заботился обо мне и как мне сочувствовал.
Вчера с Корбером мы пошли в Пратер. Долго гуляли и разговаривали. Мне вспомнился Городской сад, где мы так часто гуляли с тобой, милая Терез. Потом пропустили несколько кружек пива, и Корбер сказал мне: «Не печалься, друг, теперь уже все пойдет на лад».