Нет! — ударил Лайош себя по затылку. — Не «погляжу-ка я назад…» Это второй раз надо сказать… И:
Красивая, да? Ну вот… Пошли, не то опоздаем.
Они собрались и вышли. Эржи крикнула им вслед:
— К обеду возвращайтесь!
Потом принесла ребенка Месарошей и положила в корыто к своему сыну.
А маленькая группа шла уже по длинной улице Арпад к месту сбора. Лайош Рошта посвистывал, напевал, вертелся на своих кривых ногах. На улице все время встречались знакомые, слышалось: «Здорово! Как живешь?» И когда они подошли к первому углу, их уже было человек двадцать. На углу висел большой красный плакат, перед ним стояла группа людей. Дембо с товарищами тоже подошел. Кто-то читал вслух:
В центральном органе социал-демократической партии 2-го сего месяца было помещено воззвание к рабочим, чтобы 23-го, в четверг, утром, они прекратили работу и пошли к парламенту. Воззвание призывает рабочих прийти в тот же день в половине четвертого на митинг к памятнику Петефи и после окончания оного на демонстрацию по проспекту Ракоци. Это воззвание подстрекает рабочих к тому, чтобы они и в дальнейшем не почитали законов и не подчинялись решениям властен.
Ввиду того что сие воззвание подходит под 171—173-й параграфы уголовного кодекса, касающиеся бунта, ясно, что собрания, созванные путем таких противозаконных воззваний, ставят под угрозу и собственность и общественный порядок. Митинг, назначенный на вышеупомянутом месте, я не признаю, а собрание перед парламентом и уличную демонстрацию запрещаю. После того как сообщил об этом населению столицы, я должен добавить, что принял все меры, дабы защитить права закона, общественного порядка и частной собственности от каких бы то ни было покушений.
Ввиду того что я отдал распоряжение и касательно того, чтобы защитить честных и желающих работать рабочих от возможных нападений на них, я также взываю к рабочим, чтобы они не позволяли превратить себя в орудие бунтарей, чтобы не принимали участия в уличной демонстрации, а продолжали обычную честную работу. Согласно своим законным обязанностям полиция выступит во всеоружии для подавления предполагающихся уличных беспорядков.
Поэтому прошу всех жителей и честных рабочих столицы, чтобы они даже из простого любопытства не присоединялись к скоплениям народа, потому что при неизбежном вмешательстве полиции нельзя гарантировать безопасность мирных граждан, которые пришли на место демонстрации из простого любопытства.
Будапешт 22 мая 1912 года».
Лайош Рошта прочел извещение, потом вынул перочинный нож.
— Все прочли? — спросил он, обращаясь к разросшейся толпе. — Ну, тогда катись, плакат, со стены!
— Нет! Да!.. Нет еще! — послышались голоса.
Лайош начал сдирать перочинным ножом со стены плакат.
— Это что такое? Что делают с плакатом? — раздался голос.
Лайош Рошта обернулся. За спиной у него стоял полицейский.
— Я сдираю его, — ответил мальчик. — Мы не читаем такой пакости.
— Не смейте трогать!
— Очень даже смею! — И он содрал еще кусок плаката.
Полицейский схватил Лайоша за руку, но толпа зашумела.
— Отпустите его, а то не обрадуетесь! — послышалось со всех сторон.
Полицейский вынул свисток, но едва успел он поднести его к губам, как Шимон поднял руку и так ударил кулаком по свистку, что тот провалился во рту полицейского.
— Будешь свистеть, сукин кот? — кричал Шимон. — Свисти!
Кто-то колотил полицейского сзади, кто-то отстегнул его саблю, по шлему стукнули так, что он осел почти до шеи. Град ударов согнал представителя власти с тротуара на мостовую. Полицейский убежал.
— Хороши пятки у господина полицейского, так и сверкают, — сказал Месарош, тяжело дыша. — Пошли!
Теперь их было уже человек сто. Гул шагов стал ритмичным. Дойдя до следующего угла, они увидели на железных воротах фабрики «Фаркаш и К°» новый плакат:
«Исполнительный комитет организации работодателей венгерских металлообрабатывающих и металлургических заводов и строителей решил, что всех рабочих, которые 23 мая не явятся на работу, будут считать выбывшими и их не возьмут на работу до тех пор, пока сам комитет не примет относительно этого коллективного решения.