Он пошел в ванную, но вымыл только лицо и руки. Вернулся в комнату. Сел в кресло. Постучали в дверь.
— Кто это?
— Это я.
— Кто «я»?
— Доминич.
— Что вам нужно?
— Металлисты двинулись, стоят уже на проспекте Текели. Не хотите выйти к ним?
— Ну, что вы! Вы демонстрируете, потом пойдете домой, а у меня только после этого начнется настоящая работа. Я и так уже третий день не сплю, а вы будите меня. Оставьте, пожалуйста! В одиннадцать я буду в «Непсаве». Если вам понадобится что-нибудь, приходите туда. Хорошо?..
Он сел обратно в кресло и глубоко вздохнул. На столе валялись карты. «Если в первых трех картах будет туз, мне повезет, если нет…» Он снял первую карту: восьмерка. Медленно снял вторую: дама. Подождал. Потом поднял третью карту: девятка. Шниттер смахнул карты со стола и вынул из ящика ночного столика пилюлю брома.
Толпа, двинувшаяся с Уйпешта, все разрасталась. Размеренным солдатским шагом шли люди по восемь в ряд. Впереди колонны шел Месарош с красным флагом в руке. Над колонной — леса плакатов. «Всеобщее, равное, тайное, распространяющееся и на женщин избирательное право». «Уйпештская организация деревообделочников». «Уйпештская группа металлистов». «8+8+8».
Шимон надел на руку красную повязку и бегал вдоль рядов, расставляя вновь прибывших.
— По восемь в ряд, товарищи, по восемь человек! Дисциплину соблюдать. Не торговцы ведь идут, а социалисты… Товарищи, по восемь человек!
Когда они подошли к проспекту Ваци, точно по пшеничным полям ветер, пробежала весть: «Полиция, жандармерия и воинские части оцепили дорогу к центру города». Демонстранты все-таки шли. В колоннах не пели. Иногда взвивались крики:
— Долой парламент!
— Требуем всеобщего избирательного права!
— На фонарь Иштвана Тису!
Кто-то разбил первый газовый фонарь. Стекло, дребезжа, упало на мостовую. После этого их по всему пути провожало дребезжание стекол. Не осталось ни одного целого газового фонаря.
— Спустите штору, закрывайте, а то разобьем всю витрину!
Железные шторы спускались, треща как пулеметы.
Мимо головы одного заспорившего торговца, свистя, пролетел камень, и в ту же секунду витрина как будто завизжала: рухнуло огромное стекло.
— Господа, закрою, закрою!.. — ломал руки торговец.
Но было уже поздно. Жалобный стон остальных витрин перекрыл крики лавочников. На тротуарах сверкали осколки стекла.
Колонны шли молча и сурово. Уже видно было здание завода «Шлик-Никольсон», перед ним расположилась конная и пешая полиция; штыки сверкали издали, как осколки витрин.
Лайош Рошта толкал мусорную тележку и настороженно глядел вперед. Когда ряды отошли от городской управы Уйпешта, над мальчиком еще подшучивали:
— Братец, для чего везешь телегу?
— Чтоб было на что опереться, — отвечал парнишка.
Но теперь все молчали. Слышался лишь равномерный грохот шагов. Раз-два, раз-два! Десять тысяч рабочих шагали, и колонна колыхалась посреди улицы, как черно-коричневая река в русло.
— Перед «Шлик-Никольсоном» полиция и солдаты! — шептали передние задним. — Солдаты оцепили город, солдаты!..
— Вперед! Раз-два! Раз-два!..
Шимон встал впереди шеренги. Казалось, будто длинный проспект Ваци усыпали человеческие головы, и все в упор смотрели на Шимона. Головы на туловищах качались из стороны в сторону. Месарош высоко поднял знамя. Уже только шестьдесят шагов отделяли толпу от полицейского кордона, поставленного в несколько рядов. За кордоном стояли воинские части.
Колонна шла так уверенно, так равномерно и в такой тишине, как будто полицейские были только куклами из папье-маше. Месарош слышал, как шелестело знамя. В левой руке Месарош держал конец древка огромного знамени, правой он сжал его. Жена взяла его под руку. Шимон шел впереди. К нему направился полицейский офицер. Стояла такая тишина, что теперь не только Месарош, но все шедшие в передних рядах слышали шелест развевающегося знамени, слышали, как ветер рвет полотнище.
— Стой! — послышался оклик.