Открылась дверь кухни.
— Сейчас же войди! — крикнул Отто.
— Не войду! — заорал Мартон.
— Не ори!
— Вот и буду орать!
Отто схватил брата. Мартон уцепился за перила галереи. Отто тащил его. Мартон дал ему ногой в живот. Отто все-таки втащил его в кухню и избил. Мартон орал, швырял стулом в брата, накинул на себя пальто и шапку и бросился из дому.
Мартон кончил третий класс городского училища и на выпускном экзамене в виде награды получил золотую монету в пять форинтов. Г-н Фицек сунул монету в карман и был доволен. Сын брата Фицека, студент Карой, сказал, что будет лучше всего, если Мартон летом станет учиться французскому и немецкому языкам и, сдав экзамен, перейдет в реальное училище. Карой ходил в черном сюртуке. Он готовился быть педагогом, всегда мыл руки и чистил ногти своих снежно-белых пальцев.
— Сын мой, слушайся Кароя, — сказал г-н Фицек, — он студент университета, человек с высшим образованием.
В начале июля Мартон поехал в Кецель со своими двоюродными братьями — студентом Кароем и Ференцем, который перешел в седьмой класс реального училища. Мартон будет учиться и отдыхать у своего дяди — сельского певчего Матяша.
…Припекало горячее летнее солнце. Мартон вместе с Кароем и Ференцем много гуляли по полям и виноградникам. В сумерках они собирали желтых жуков. Вокруг них расстилались поля большой венгерской равнины.
Напротив дома была рыночная площадь. К вечеру они усаживались перед домом и разговаривали. На этих днях в уезде разместили гусар, целый полк. После заката солнца пятнадцать — двадцать горнистов вставали на ярмарочной площади и трубили вечернюю зорю. Когда играл горн, они молча слушали, и после этого тишина деревни становилась еще глубже. Издали было слышно кваканье лягушек. Светила луна. Сверкал рассыпчатый песок.
— Здесь родился Шандор Петефи, — сказал Ференц, двоюродный брат Мартона. — Здесь, в Киш-Кереше.
— Знаю, — мечтательно ответил Мартон. — И очень люблю его стихи.
— Много ты знаешь! — обиженно бросил Ференц. — Думаешь, получил золотой в награду, так уж и знаешь все. Городское — это дрянь!
— Почему дрянь?
— Потому что ничему там основательно не учат. Вот в реальном получи золотой.
— Не бойся, и там получу, — ответил Мартон. — И прими к сведению: городское училище — тоже не дрянь!
— Не дря-а-ань? — Ференц растянул слово. — Ладно! Учили вы трапецию?
— Да, — ответил Мартон.
— Ну вот. — И на сверкающем песке Ференц нарисовал трапецию. — Рассчитай ее площадь.
Мартон смотрел на трапецию. Они учили, как надо высчитывать площадь, но теперь он не помнил. Мальчик покраснел. Он вынул трость из рук Ференца и начал писать на песке буквы: A, B, C, D.
— Основание A, — сказал он, — высота h. Высоту помножу на основание… да… а… гм… да…
Ференц настороженно слушал и ждал. Потом презрительно спросил:
— Готово?
— Подожди, — сказал Мартон и рассматривал рисунок на песке. — Основание на высоту… Да, готово! Еще что прикажешь? Спроси что-нибудь другое!
— Нет, дружочек, не так, — сказал Ференц снисходительно, — это неверно.
— Почему?
— Почему неверно? Вот трапеция. — И он показал на рисунок. — Где основание?
— Вот, — показал Мартон на более длинную линию.
— Ну, а если я переверну? — Ференц встал, и его толстые губы влажно заблестели в свете луны. — А если буду смотреть отсюда, тогда более короткая линия будет основанием. Что? И площадь будет другая?
Мартон молчал.
— Видишь, дружочек мой, не знаешь… Ну? — Ференц ждал.
— Так скажи — как! — крикнул мальчик.
Ференц сначала стал насмехаться над городским училищем и только потом сказал:
— Две параллельные линии надо сначала разделить пополам и помножить на высоту:
— Ты уже в седьмой перешел, — сказал Мартон, — а я только в четвертый.
— Это, дружочек мой, тебе скажет у нас любой третьеклассник. Советую заниматься как следует, потому что реальное — это тебе не городское.
…Днем Мартон учился в сарае. Там стояли стол и две скамейки. А в нише окна — зеркало и две бритвы. Видимо, в сарае брились. Было жарко. Мартон взял учебник французского языка.
— Je suis, tu es… Я есмь, ты…
Он был взволнован и положил книжку. Какая-то странная незнакомая теплота прошла по нему.
В соседнем доме жили две красивые девушки лет по двадцати, он думал о них. Совсем иначе, чем до сих пор. Лицо его разгорелось. Ему вспомнилась и гувернантка с площади Калвария, которая играла с девочками. У нее были длинные ноги, если б он мог обнять эти ноги! Если бы вечером в темноте соседняя девушка сказала и ему: «Мартон, войди!»