— Папа, — сказал он через некоторое время, — за пять крейцеров меня и не впустят, только детей. А у меня уже длинные брюки.
— Иди домой и переодень, — сказал г-н Фицек сердито.
— Все равно заметят, что мне уже больше десяти лет.
— Не болтай! Пригнись немного, не сломается от этого поясница… И возьми эти пять крейцеров, а то совсем не получишь.
Рот Мартона дернулся.
— Не надо!
Господин Фицек вскочил.
— Подойди сюда, — шептал он с гневом, — я не хочу устраивать скандал. Но если ты не возьмешь деньги, то…
Мартон спрятал деньги и вышел из кафе. На улице он от злости далеко швырнул монету и пошел, тяжело дыша. Лоб у него горел. Он сел напротив театра Фельд, где играли «Дезертира», в котором Манци выступала в детской роли. Глаза мальчика пылали от обиды и беспомощного гнева.
В тот день, когда он уезжал в Сентмартон, чтобы там на свежем воздухе и козьем молоке набраться сил и подготовиться к реальному училищу, куда он готовился уже и прошлым летом, пришла весть, что в Сараеве убили Франца-Фердинанда. Над домами Будапешта ветер трепал траурные флаги. А поезд мчал Мартона в Дёр. По дороге все разговаривали, объясняли, читали газеты.
— Эти негодяи сербы!.. Эти свиньи!.. Вот газета пишет…
— Война нужна: народу больно много развелось… Или какая-нибудь холера. Народу слишком много, сожрут друг друга.
— Какое там народу много!
Но в Сентмартоне, в маленькой деревушке, после трех дней все успокоились. Об убитом наследнике почти не было слышно.
Господин Хенрик Бок усаживал иногда мальчика в комнатушке.
— Ну, Мартон, — крякнул дядя Хенрик, — ты ученый мальчик… что ты скажешь о политике? Будет война?
— Не знаю, — отвечал Мартон.
Тогда г-н Бок продолжал:
— Парикмахер Йожеф Реттинг хотел бы заказать вывеску. Я, знаешь, только маляр. Как думаешь, не мог бы ты сделать?.. Образцы букв у меня есть… Ты заработал бы десять форинтов.
— Конечно, могу! — Глаза Мартона сверкнули.
Стояли теплые летние дни. У Мартона от воздуха и козьего молока уже появился румянец, и он влюбился в Маргит, швею, которая была старше его на девять лет. После работы он провожал девушку до дому. Маргит жила в домике, покрытом камышом, как все домики на тех улицах. Мартон целовал девушку, но когда поцелуи становились слишком требовательными, девушка останавливала Мартона:
— Нельзя… Слышите, нельзя!
— Почему? — спрашивал мальчик прерывающимся голосом.
— Нельзя.
В комнату с утрамбованным земляным полом едва проникало солнце. Они сидели на кровати, и у Мартона бессильно опускались руки. Маргит навестила мальчика в мастерской маляра, где красили вывеску. Буквы текли друг за другом: «Coiffeur Йожеф Реттинг. Брадобрей и парикмахер». Но парикмахер заказал и две руки, одну слева, другую справа, чтобы они указывали на надпись.
Так вот эти руки причинили Мартону массу огорчений. Маргит держала свою руку, а Мартон писал, потом подставил и свою руку… Ничего не выходило. Он писал их целые дни, соскребал, перерисовывал. Помогал и г-н Бок, но и это было напрасно. Помогала и Маргит. И наконец они решили, что, при некотором снисхождении, можно понять, что изображает рисунок. Они сдали вывеску. Реттинг посмотрел на вывеску, покачал головой, заплатил… но не повесил ее. А Мартон послал матери десять форинтов, чтобы она вместе с Лизой и Белой приезжала к ним отдыхать.
Время уже подходило к концу июля.
Накануне приезда матери моросил дождик, и разостлалась такая темь, что мальчик пробирался к Маргит, спотыкаясь на каждом шагу. Он нашел ее домик. В комнате горела маленькая висячая лампа. Мартон хотел сделать девушке сюрприз — влез через забор. Перед домиком был маленький садик.
Мальчик подошел к окну. Заглянул. Маргит лежала на кровати, и рядом с ней сидел поп в белой рясе. Он гладил лицо девушки. Потом целовал ее. Мартон вытаращил глаза. «Что это? Может, брат ее?.. Она сказала, что ее брат священник…» Он продолжал смотреть в комнату, и, хотя был душный июль, мальчик дрожал всем телом. Поп снял с себя рясу и сдернул перину…
Лицо мальчика пылало. Он не спал всю ночь. Утром поехал в Дёр — помочь матери при пересадке. На дёрском вокзале было много народу. Солдаты, шум, суета. «Что случилось?» — подумал Мартон.
Кто-то вскочил на стул, тупо огляделся и неистово завопил:
— Объявлена война! Свиньи сербы…
На вокзал прибыл поезд, полный солдат. Играл духовой оркестр, так что даже стены дрожали. Прибыл еще один поезд. И он увидел мать с двумя детьми.