Шаролта подала проволоку.
— Пиштука, ведь ты сам говорил, что электрический…
Доминич прервал:
— Отвертку!
Шаролта подала отвертку. Старший дворник продолжал тараторить:
— Десять лет дергали колокольчик. Только один раз оборвался за все десять лет, так что господин Сомбати шлепнулся на задницу. А электрический каждый божий день портится. Днем — на заводе, а после работы здесь гнись в три погибели! Потому что колокольчик не понравился. Не понравился… Отвертку!
— Пиштука, да ведь она в руке у тебя…
— Не болтай, давай сюда молоток!
Пишта завинчивал, потом, стоя на лестнице, рассеянно огляделся по сторонам и вдруг отдернул руку, как будто ухватился за раскаленное железо.
— Пожалуйте!.. Пожалуйте!.. Разве я не говорил?.. Опять оборвали. Эти щенята, чтоб их бог разорвал! Опять эти щенки! Почему ты, косоглазая, не присматриваешь? Почему не заботишься? Не нынче-завтра домохозяином будет не господин Бошани, а эти щенки. Который из них оборвал? Что? Как они влезли сюда? Может, ты им лестницу даешь, чтобы меня позлить, кровь мою пить? Чьи это огольцы — Фицека или Франка? Нельзя применить ни малейшего технического нововведения. В месяц по меньшей мере раз десять оборвут звонок. Я им все кости переломаю… Но жена старшего дворника должна заботиться, на то она и дворничиха… Старший дворник — уполномоченный домохозяина в доме.
— Пиштука мой! Ведь один глаз у меня все время в парадном.
— Знаю, что только один, — ты косоглазая!
В тот же миг кто-то постучался в дверь.
— Скажи, чтоб подождал!
— Подождите! Чего барабаните! — крикнула резким, изменившимся голосом Шаролта. — Не колотите, я не глухая. Подождите!
— Что такое? — послышался за дверью глубокий приятный мужской голос — Теперь уже в шесть запираете?
— Новак, — тихо сказала Шаролта. — Новак пришел домой.
Доминич в последний раз закрутил изоляцию, слез с лестницы, стряхнул мусор с зимнего пальто.
— Нажми на кнопку! — крикнул он на улицу.
Из кухни дворника послышался глухой звон.
— Все в порядке! — сказала жена Доминича и сложила лестницу, затем прислонила ее к стене, а муж открыл парадное. Ветер замел острый, колючий снежок.
— Здорово! С работы? — спросил Доминич входящего Новака и, не ожидая ответа, продолжал: — Хорошо тебе — ты не старший дворник. Звонок снова испортился. Эти щенки постоянно обрывают проволоку. — Доминич длинной рукой показал наверх, он и без лестницы почти доставал до проволоки.
— Ну что ты, — усомнился Новак, — как они туда залезут?
— А ты не бойся за них! Залезут. Всюду залезут. — Доминичу стало досадно, что заступились за ребят, и он продолжал: — Очень нужны вам технические нововведения! Колокольчик до самой смерти! Да! Но, друг, сноровка есть сноровка. За пять минут исправил. Звонит как по заказу.
Он вышел из парадного на улицу, нажал кнопку, но звонок молчал.
— Что это?
Снова нажал. Опять тишина. Ошеломленный, он уставился на кнопку, затем набросился на жену:
— Ты не разорвала лестницей проволоку?
— Пиштука…
— Подожди, дай-ка я нажму, — сказал Новак.
Нажал — и звонок задребезжал. Шаролта нажала — глубочайшее молчание. Доминич нажал — ни звука. Новак снова подошел к звонку, и звонок отозвался.
— Ты что, заколдовал его, что ли? — злился Доминич.
— Заколдовал? Кверху нажимай, — ответил Новак.
Доминич нажал черную кнопку кверху — зазвенело.
— Эх ты, работничек! — послышался из темного парадного голос Новака. — Сразу на ребят наговариваешь. Провода в порядке, а кнопка не соприкасается с медью. Что ж тут скажешь! Слесарь — не токарь. Не нужны тебе, дружище, технические усовершенствования, — говорил Новак, смеясь.
Доминич чувствовал некоторую неловкость и старался перевести разговор на другую тему.
— Вечером будешь у Кюффнера?
— Конечно, — ответил Новак. — Через полтора часа отправлюсь.
— Зайди за мной.
Дворник взял лестницу на плечо.
— Пиштука, дай я помогу тебе, — сказала ему мускулистая Шаролта, и уполномоченные домохозяина вместе потащили лестницу в подвал. Новак же пошел в свою квартиру на третьем этаже.
Сквозь дешевую кисейную занавеску в окно проникал слабый желтый свет. Новак нажал ручку двери. В чистой, опрятной кухне сидел его сын и читал. Стена сияла темно-синей масляной краской. Между плитой и столом, покрытым клеенкой, стояла керосиновая лампа, около нее сидел «маленький Новак», как его звали в доме.
Когда отец вошел, мальчик отложил книжку, тихо поздоровался, снял с буфета две кастрюли и поставил на горячую плиту.