— Что ты! — тихо ответил Франк.
Доминич вошел в дом, парадное было еще открыто. Антал Франк отправился домой один. Едва Франк отошел шагов на сто, Доминич завернул на улицу Виг и подал знак первой окликнувшей его женщине. Женщина пошла вперед, он зашагал за ней по сумрачному двору, глаза его прилипли к талии женщины.
…Вьюга затихла. Прояснилось небо, и над городом расстелилась звездная, сверкающая январская ночь. С Дуная дул мягкий ветер — вестник ранней весны.
Новак расстегнул пальто и взял под руки Японца и Розенберга.
— Погуляем немножко, — сказал он. — Погода отличная. — Помолчал, глубоко вдохнул свежий воздух. — Значит, там революция…
— Да, — проворчал Японец, — потому что они знают, как надо бомбы бросать.
— Э-э! Дело не в бомбах, — ответил Новак и добавил: — С тобой надо что-то делать! Хороший парень, прекрасный товарищ, токарь — и пропадаешь!
— Напиши ты, Японец, заявление, — сказал Розенберг. — Не можешь же ты быть вне профессионального союза. Новак прав. Квалифицированный рабочий не должен становиться чернорабочим.
— Не хочу я ни от кого зависеть.
— Что значит зависеть? — прикрикнул на него Новак. — Сейчас ты что, не зависишь? Тауски выгонит тебя, когда ему вздумается. Даже союз тебя не защитит.
— Пойду в другое место!
— А, ерунда какая! Вступай обратно в союз и работай вместе с нами. Напиши ты это заявление. Напишешь? Шани, помнишь школу, учеников?
Японец улыбнулся и сжал руку Новака.
— Тот рябой учитель, — бормотал он, — не говорил, что он наш человек, как этот Барон.
— Ладно. Но нельзя же, дружище, так поступать. Всех укокошить кто тебе не нравится. Представь себе, что все стали бы так делать. За две недели вымер бы весь город.
Японец не отвечал.
— Бомбу, — пробормотал он, затем громко добавил: — Ладно, подумаю.
На площади Барош, у вокзала, расстались.
— Где живешь, Шандор? — спросил Новак.
— На улице Бема, — сказал Японец.
Новак вздохнул, услыхав название улицы.
— Зайди ко мне как-нибудь вечерком, — сказал он, — только непременно.
Они пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.
— Живет на улице Бема… среди воров и бродяг, — проговорил Розенберг, когда Японец был уже далеко. Он поправил шелковое кашне на шее. — Скоро порядочному организованному рабочему стыдно будет пройти с ним по улице.
Новак хотел сказать ему что-то очень грубое, но передумал. Некоторое время они шли молча, вдруг Новак остановился.
— Ты где живешь?
— На улице Петерди, — ответил Розенберг.
— Ну, иди. Я еще погуляю…
Он холодно попрощался с Розенбергом, повернулся и быстро пошел по направлению к проспекту Арена. Голова его поникла, а это у Новака случалось только тогда, когда он чего-то никак не мог понять или какая-нибудь большая печаль одолевала его.
ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА
раскрывает грандиозные планы г-на Фицека; обувной трест Венгрии, то есть БГЖО и ФТИО, или «Шестьдесят четыре поля шахматной доски». Кроме того, достоянием читателя становится поразительный метод излечения дифтерита и универсальное лечебное воздействие «Баглианера»
Десять часов. Няня начинает звонить в передней. Усатая тетя Людмила Хайош заявляет:
— Дети, теперь ступайте по маленькой нужде, по большой нужде, потом будем завтракать.
Ребята спрыгнули со скамеек, стоявших вдоль стен большого зала. Толкаются, шумят. Босоногие Мариш Ракитовская, Петер Конвалинка, Йошка Франк и ребята Фицеков сидят отдельно, кучкой. Они первыми вскакивают и штурмуют дверь. Йошка Франк орет:
— Хириг а лила![11]
Лопатозубая тетя Людмила хватает Йошку за руку и, сладко улыбаясь, спрашивает его:
— Сыночек, миленький, что ты сказал?
При этом она выворачивает руку мальчика так, что Йошка зеленеет, а тетя Людмила краснеет. Но губы у нее по-прежнему трубочкой, голос приветлив, и даже пучок волос, торчащий кверху, точно коротко подрезанный лошадиный хвост, смиренно колышется.
Йошка Франк странный мальчик; в таких случаях он не отвечает. Его русые волосы, от пыли и грязи толстые, как щетина, свисают на маленькие колючие глаза. Он шевелит босой ступней и смотрит на большой палец ноги. Нос его едва доходит тете Людмиле до бедра. Так и стоят друг против друга пятилетний Йошка Франк и «на днях минет сорок» — Людмила Хайош.
Когда Йошка остается с ребятами, то он самый отчаянный и храбрый. И если повздорит с кем-нибудь, кто не входит в «шайку», — особенно часто метится он на Ижо Швитцера, — то носом почти въезжает в чужую физиономию и орет:
11