— Знаете ли вы, Шимон, чем отличается сапожная мастерская, скажем, от прачечной?.. Не знаете? Так я и думал. В прачечную заходит заказчик, передает четыре рубашки, пять носовых платков, два воротничка и три пары грязных портков, получает квитанцию и уходит. Разговора не происходит. Не то в сапожной мастерской. Придет заказчик и спрашивает: «Скажите, господин хозяин, не поставите ли срочно мне набойки?» — «Отчего же не поставить, почтеннейший! Где ваши ботинки?» — «Вот они, — и показывает на ноги. — Я подожду, пока они будут готовы. Вы разрешите?» — «Пожалуйста, почтеннейший». Я даю ему стул, под ноги кладу газету, чтобы он не простыл. Он садится напротив меня, а я чиню, чиню его ботинки и разговариваю с ним… Этого-то и нет в прачечной… Так вот, намедни был здесь один актер. Знаете вы, что такое актер? Ну, тот, кто ходит бритый, без усов, вечером размалевывает себя и в театре говорит и поет. Но сейчас это все равно. Очень хорошо зарабатывает, умница, только развратник. Так вот, намедни этот голоротый спрашивает: «Хозяин, не поставите ли вы мне срочно набойки?» — «Отчего же, сударь, не поставить! — отвечаю я. — Где же ботинки?» — «Вот, на ногах. Я подожду, пока они будут готовы. Хорошо?» — «Хорошо, сударь!» Дал газету ему под ноги, чтобы не простудился, он сел сюда вверх на нары, к верстаку, как раз там, где вы сейчас, Шимон, сидите, и мы с ним завели разговор. «Как это получается, — спросил он, — что всегда снашивается левая сторона левого каблука и правая — правого?» — «Потому что неправильно ходите, — отвечаю я. — Ступаете неправильно». Ну и дальше: «Чем занимаетесь, сударь, разрешите узнать?» — «Я актер, — отвечает он, — играю на сцене». — «Берта, — кричу я в комнату, — у нас актер!» Жена, когда была девушкой, много ходила в театр, знаете, видела Луизу Блаху[13]. Жена как раз стирала. Вытерла руки о фартук и поздоровалась с актером за руку: «Уж простите, но у меня руки мокрые…» Актер поклонился так, что почти кувырнулся с нар. «Очень рад! — сказал актер. — Моя фамилия Визвари. Очень рад!» — «Вы знаете Блаху?» — спрашивает жена. «Знаю», — отвечает он. Жена рассказала, как она видела Блаху еще в девушках. Тут актер принялся петь: «Как хотел бы я сапожки носить», — и голос у него был что надо! Даже я раскрыл рот от удивления. Ну, ладно? Это еще пусть. Не об этом я хотел рассказать. Один каблук был уже готов, когда зашел разговор о дороговизне, о том, что жить тяжело, о русско-японской войне, о богатых людях. И вдруг актер говорит мне: «Скажите, хозяин, хотите вы разбогатеть?» — «Да как же не хотеть-то?» — отвечаю я. «Так я скажу вам, как это сделать. Слышали вы когда-нибудь о шахматной доске?» — «Как же! — отвечаю. — Кому делать нечего, те часами передвигают туда и сюда фигурки, в кофейной играют». — «Вот, вот! — сказал он. — В том-то и дело. Когда-то, очень давно, при дворе персидского короля один мудрец изобрел шахматную доску. Персидского короля зовут шахом, отсюда и название. Так вот, персидскому королю очень полюбилась эта игра. Да и времени у него хватало играть. Целый день все играл да играл. Очень ему это понравилось. Однажды позвал он к себе мудреца. Знаете, персидский король ведь самый богатый человек в мире. Призвал к себе мудреца и сказал: «Ты доставил мне большую радость игрой в шахматы. Попроси что хочешь, все тебе отдам!» — «Ваше величество, — ответил мудрец, — уж если я попрошу у вас, то немало попрошу, только сможете ли вы мне это дать?» Персидский шах рассердился, встал и сказал: «Пожелай что угодно — все получишь!» А мудрец ответил так: «Ваше величество, на шахматной доске шестьдесят четыре поля. Я прошу только, чтобы на первое поле вы положили одно пшеничное зерно, на второе — два, на третье — четыре, на четвертое — восемь, на пятое — шестнадцать и так далее, до последнего поля. Вот, ваше величество, мое желание». — «И это, называется, ты много попросил? — закричал персидский шах и позвал своих слуг, чтобы те выполнили его желание. — Я думал, ты попросишь золота, алмазов метками, и то я дал бы тебе, а тут несколько тысяч пшеничных зерен… Сумасшедший ты, а не мудрец!»
— Видно, и вправду осел был, — вставил Шимон.
— Я также сказал тогда актеру, что мудрец большой осел, наверно. Но подождем, Шимон. Вошли слуги и стали класть зернышки. И вот бумага, — Фицек вытащил из кармана смятую бумажку, — актер записал. Смотрите-ка: один, два, четыре, восемь, шестнадцать, тридцать два, шестьдесят четыре, сто двадцать восемь, двести пятьдесят шесть… ну, скажем, пятьсот, тысяча, две тысячи, четыре тысячи, восемь тысяч, шестнадцать тысяч, тридцать две тысячи, шестьдесят четыре тысячи, сто двадцать восемь тысяч, двести пятьдесят шесть тысяч… ну, скажем, пятьсот тысяч, миллион… Таращите глаза, Шимон? Я тоже таращил, а мы еще только на двадцатом поле. Четыре, восемь, шестнадцать, тридцать два, шестьдесят четыре, сто двадцать восемь, двести пятьдесят шесть… ну, скажем, пятьсот миллионов, тысяча миллионов — и вот еще только тридцатое поле. Но дальше я уже и прочесть не могу… Персидский шах бледнеет, потому что выясняется — столько пшеницы нет на всем свете. Вот, Шимон, это рассказал мне актер и добавил: «Так можно, господин Фицек, разбогатеть. Сначала один крейцер, затем два, потом четыре…»