У Джонатана была дочь — Мэри. Девчонка, чуть младше меня, имела милое личико, длинные, почти прозрачные, светлые волосы, огромные голубые глаза и веселый вздернутый носик, усыпанный оранжевыми точками. С ней мы проводили мало времени. Точнее, не так много, как хотелось бы ее матери и отцу. Мэри не любила читать, разговоры о науке и вовсе вызывали у нее зевоту, а слушать она просто не умела или не хотела. Поэтому она бежала к сыну одного из друзей Энтони, который заезжал к нам по праздникам.
Все свое свободное время я был с Еленой. Она — третья, кого взял Энтони. Елена была из приюта, как и я. Энтони часто занимался благотворительностью и ездил к сиротам, чтобы лечить их в нелегкое время. Там он встретил ее. Еще бы год и бедняжку постригли в монахини, отправив куда-то очень далеко. Елена рисовала. Очень много. Все свои картины прятала от старших, воруя краски, которыми писали иконы, из мастерской. После встречи с ней он стал чаще приезжать в этот приют, привозить ей вещи и книги. А позже просто забрал, когда понял, что не может без нее.
— Ее лицо было очень грязным, в пятнах, а волосы коротко пострижены. Когда Госпожа приехала, мне показалось, что хозяин привез мальчика, — говорил Иоши, когда я тайком сбегал из комнаты и пробирался к нему на кухню. Просто так он говорить со мной не хотел, поэтому я соглашался помогать ему с вечерними приготовлениями. — Но дело в том, Джим, что при правильном обращении и уходе даже самый мерзкий сорняк может превратиться в прекраснейшую розу.
Я пожимал плечами, раскладывая серебряный сервиз в полумраке кухни:
— Мне бы тоже хотелось стать прекрасной розой, но мне уготовлена судьба обычного садовника. Что я могу сделать?
— Однажды и к твоему имени добавят приставку «Господин».
Я был четвертым, кого принял Энтони. Когда речь шла о растениях, я делал все с замиранием сердца. Каждое прикосновение к лепестку руками или ножницами вызывало у меня чувство того, словно я прикасаюсь к подобному мне человеку. Каждый отрезанный листок озвучивался гулкой болью в моих шипах и отростках. Когда Господин проходил мимо, то он говорил:
— Ты станешь хорошим садовником. Я уверен, что не ошибся в тебе. Надеюсь, ты никогда меня не предашь.
Спустя три года пребывания здесь мое тело начало покрываться большим количеством листьев, особенно к весне и к лету. Шипы становились редкими и мелкими. Я до сих пор чувствовал боль, когда их срезали. Но то делала Елена. А делала она это нежно, неторопливо, трогая волосы на загривке. Ее руки сотню раз гладили каждую рану от аккуратно срезанных побегов. Это была та боль, которую я очень хотел испытать тысячу раз, лишь бы еще побыть в ее окружении.
Особо одинокими вечерами, когда не спалось, мы с Еленой пересекались в холле, где садились на широкий диван и смотрели на бескрайне красивое небо через большие окна. Она искала в нем вдохновение для новых картин, а я искал ее. Мы говорили о книгах и об Энтони. А иногда говорили ни о чем, но обязательно молчали о чем-то одном, общем. Она стала для меня не просто другом или старшей сестрой. Я увидел в ее больших зеленых глазах свое отражение, и был готов показать все места, в которых мы с ней были похожи.
Спустившись в холл, я увидел, что Елена там не одна. Ее губы сплелись с губами Энтони, они горячо обнимались на диване, тяжело дыша. В какой-то момент я почувствовал, что шипы стали расти у меня прямо на легких, касаясь острием сердца и других внутренних органов.
Часть 3
— Сегодня важный для Господина день, — говорит Иоши, поправляя ленту под воротом рубашки. Сейчас мне четырнадцать, и я уже изучил придворный этикет и знаю, что некоторые розы после цветения оставляют плоды. Все знания я записываю в отдельные тетради, подаренные Господином. Джонатан хвалит меня за то, что та часть сада, за которой ухаживаю я — самая красивая.
— И чем же он важен? — интересуюсь, когда он заканчивает возиться с одеждой. В небольшой комнате, освещенной парой тусклых ламп, дворецкий готовит меня к большому приему Ее Высочества. Точнее, на вечер приглашен только Господин. Меня, Елену и Мэри он берет только для того, чтобы мы увидели другой мир.
— За последний год Господин провел множество важных исследований. Ее Высочество заинтересована в развитии науки и образования, — он отходит, вздыхая. — Собственно поэтому многие сторонники церкви не любят королеву.
— Почему?
Иоши посмотрел на меня как на тупого:
— Потому что одно тормозит развитие другого.
Энтони никогда не ходил в церковь, в отличие от Елены. Она воспитывалась в приюте, похожем на мой, только для девочек. Мы немного говорили о Боге, но если и говорили, то в отсутствии Господина. Пару раз она возила меня в церковь, забинтовав с ног до головы. При свечах я увидел ее белое, овальное лицо необычайно прекрасным, похожим на цветок, который я бы очень хотел вырастить в саду. Ее глаза были закрыты, руки сложены на коленях. Она пела вместе со всеми. Бархатный голос сливался с другими голосами, создавая удивительную мелодию. Я же не знал слов и не умел петь, поэтому просто открывал рот, и с этим самым открытым ртом глазел по сторонам, ища в расписных стенах и витражах изображение святой, на которую была бы похожа Елена.
— Господин не верит в Бога, а ты веришь, — говорил я, сидя в мастерской, когда она рисовала, — то какая между вами любовь, раз у вас совершенно разные взгляды на очень важные вещи?
Она замерла, отложила кисть, а потом мило улыбнулась:
— Человек не обязан верить в Бога, чтобы ты любил его.
К слову, о любви я знал мало и думал, что, как и пишут, «упасть в страстных объятьях на кровать» — пик этой самой любви. Я пытался разобраться в их отношениях, одновременно похожих и резко отличающихся от отношений в книгах.
Не ясно, зачем я это делаю.
— Карета ждет, — Иоши вырывает меня из мыслей. Мотаю головой, еще раз окидывая себя взглядом в зеркале. Выступающие квадратные скулы, широкая горбинка носа, темные глаза, загорелая кожа и черные короткостриженые волосы. Костюм в тон волос: пиджак, брюки, ботинки, лента… только рубашка светлая.