– Мне нечего ей отдавать, – Джим поднимает на Джона почерневшие глаза – большие, пугающе пустые.
И Джон сразу понимает, что не кружка пива посеяла безумие в этих глазах. Он успевает схватить Джима за руку.
– Сядь!
Джим вырывается, с силой дёргает на себя руку – Джон не поддаётся. Юноша раскачивает Зверя из стороны в сторону, толкает в широкую грудь. Сил Джиму не занимать. Он борется постоянно: каждый месяц – с суровой зимой, каждый день – с разъедающей плоть тоской в груди. На него налетают двое охотников. Они давят на плечи, тянут за руки, хватают за мокрую шею. В чёрном взгляде появляются нехорошие искры.
– Уже некого искать, Джим. Она замёрзла. Прошло слишком много времени.
И искры мгновенно гаснут, затопленные солёной влагой.
Джима сажают за стол. Он роняет на столешницу голову, обхватывает её руками и крепко сжимает собственный затылок. Он стискивает зубы до боли в челюстях и скулах. Он жмурится, старательно вглядывается в круги, которые плывут в чёрной пустоте. Чувствует, как по щеке к переносице тянется влажная дорожка. Никто не видит слёз, но все знают: Джим сломлен. И помочь ему нельзя.
В таверне воцаряется траурная тишина.
Что было потом, Джим помнил смутно. В голове звучал неизменно вкрадчивый голос Зверя, появлялись одна за другой кружки, доверху наполненные пенящимся горьким пивом, и руки Мэгги, то и дело гладящие его по спине. Когда захотелось спать, он поднялся на ноги и, покачиваясь, вышел на улицу. Шубу оставил в таверне. Холод пробирался под промокшую рубаху, заключал тело в ледяные оковы. Дрожали руки, дрожали плечи, дрожало всё тело, и внутри тоже. Каждый вдох покрывал лёгкие инеем.
Джим споткнулся. Остался лежать в холодных объятиях пушистого снега. Он смотрел вверх, на безоблачное серо-голубое небо с ярким солнцем прямо над деревней. Глаза слезились. Он не закрывал их – только сильнее вглядывался в режущее сияние. Хотелось тепла. Тепла рук Лиссы, её дыхания у шеи, когда она обнимает его. Или хотя бы прикосновений этого далёкого, безразличного Солнца. Настолько жарких, чтобы сгореть в них и никогда больше не думать, не вспоминать.
Когда Джим закрыл глаза, ему показалось, что он лежит на мокрой земле. Попытался нашарить рядом ладонь Лиссы – крохотную, с короткими тонкими пальчиками, ещё не знающую мёрзлого дерева могильного креста. Он мог бы лежать с ней вот так целую вечность. Без забот. Без страха. Без мыслей.
Джима резко подняли на ноги, с силой и злостью встряхнули. Он снова упал бы, но Джон держал крепко.
– Иди проспись дома, – зло бросил Зверь.
Джим неуклюже и неохотно отмахивался от шубы, которую заботливо набросили на плечи, но Джон снова встряхнул его.
– Оденься. Пошли.
Джон перекинул руку Джима через свою шею на плечо и, стараясь идти не слишком быстро, повёл его домой. За ними семенила Мэгги, держа в руках жаркое из таверны – чем-то нужно будет отогревать этого неразумного, отчаявшегося ребёнка. Как-то нужно вытаскивать.
Джим рухнул на кровать, не раздевшись. Всё, чего хотелось – забыться во сне. Растворить в его прохладных, целительных водах боль, страх и тоску. Уже в полудреме он слышал, как с тихим стуком закрылась за Зверем дверь. И вдруг вспомнил отца. Тот приносил шестилетнего Джима в спальню и уходил. Его всегда хотелось остановить, попросить лечь рядом, чтобы прижаться к большому широкоплечему телу и чувствовать безопасность. Тогда не мучали кошмары, и стужа не могла распахнуть окно, пробраться под одеяло и забрать любимое лакомство – маленькое, тёплое сердце.
Но папа никогда не закрывал дверь до конца.
Утром Джим дополз до кухни по стенке: нестерпимо болела голова. В глазах плавал колотый лёд. Желудок сводило. Мысли кружились медленно, но навязчиво. Джим прикидывал, как бы вывернуться наизнанку, вытрясти их из себя вместе с алкогольным ядом и возвращающейся болью. Он начинал вспоминать.
– Поешь, тебе нужно поесть!
Мэгги вязала в кухне. Мерное постукивание спиц вызвало в Джиме злость и в то же время разом его обессилило. Он вспомнил шарф – длинный, нескончаемо длинный. Лисса вязала его очень долго. Он даже не помнил, когда она начала.
Джим зачерпнул полную кружку студёной воды.
Лиссу научила вязать ещё бабушка, но в детстве это занятие ей не нравилось. Куда интереснее было купаться в сугробах на площади и закидывать снегом окна таверны. Шапки и шарфы после каждой прогулки долго висели над камином и не всегда высыхали к утру. Лисса и Джим упрашивали матерей связать ещё шапок, а те лишь посмеивались. Порой мокрая одежда становилась единственным, что удерживало детей от игр на морозе.
Потом, когда не стало родителей, Лиссе пришлось вязать самой. Свой первый шарф, длинный, но узкий, странного для снежной деревни зелёного цвета, она подарила Джиму. Он был так рад и растроган, что обнял её и не смог отпустить. Они долго стояли так . Очень долго. Обоим было тепло и спокойно. Когда Джим надевал шарф, то вспоминал это состояние – безмолвное умиротворение после бури, которая разрушала всё внутри. Он не уходил без шарфа на охоту.