— Так вот, арестованный передается в контрразведку и будет числиться за ней… Или вот что… налево кругом марш — и бегом, зови сюда капитана Голоскухина. Жи-в-во!
Захаренко сорвался с места и понесся через двор.
— А вы, ребята, можете идти обратно.
Конвоиры ушли.
— Что у вас отобрали в сыскном? Только говорить правду! — сказал полковник, поднимая на меня свои тяжелые, заплывшие глаза.
— Пять тысяч долларов, не считая золотого портсигара и часов!
Оба офицера весело рассмеялись. Полковник спросил:
— Кто?
— Капитан Голоскухин и сыщик Литовцев.
Офицеры снова засмеялись, а шофер, видимо, бывший своим в этой среде, завистливо вставил:
— Губа не дура!
Из дверей сыскного отделения стремительно выбежал капитан, оглянулся по сторонам и, увидя автомобиль и нашу группу, большими скачками побежал к нам. Капитан был без шапки, в одном форменном сюртуке. Запыхавшись, он остановился возле молча глядевшего на него Татищева. Лицо Голоскухина было бледно, по нему ходила судорога. Он мотнул полковнику головой:
— Звали, ваше сиятельство?
Татищев несколько секунд молча и насмешливо смотрел на капитана, затем спросил:
— За что арестован этот господин?
Капитан со злобою глянул на меня и быстро зашептал, пригибаясь к голове сидевшего в машине Татищева:
— Опасный преступник, международный вор и аферист. Попался с поличным, обстоятельства военного времени требуют скорейшей ликвидации.
— Не так энергично! — отодвигаясь от склонившегося к нему капитана, сказал Татищев. — Значит, вор и аферист?
— Так точно!
— А может быть, еще и большевик? — насмешливо протянул полковник.
— Все может… быть… имеются и на то данные, — озадаченно произнес Голоскухин.
— А-а! Ну, а раз имеются на то данные, то политические дела должна вести контрразведка, надеюсь, вы с этим согласны, капитан? Будьте добры сейчас же дело и показания этого боль-ше-ви-ка переслать в мой кабинет в отдельном пакете, а также и пять тысяч долларов, несомненно принадлежащие Коминтерну! — совсем издевательски закончил Татищев.
Шофер, улыбаясь, отвернул в сторону свое сияющее лицо, офицеры смеялись.
— А также и золотые часы с портсигаром, — напомнил я» глядя на помрачневшего капитана.
— Но… ваше сиятельство… осмелюсь заявить: это же уголовник, шулер, вскрыватель сейфов… Его действия подлежат ведению сыскной полиции.
— Позвольте, капитан, вы только что заявили, будто человек этот, помимо всего, подозревается и в большевизме и что у вас есть веские основания утверждать это? Надеюсь, вы так говорили и я не ослышался, господа? — корректно обратился полковник к своим офицерам.
— Так точно, господин полковник, мы ясно слышали эти слова! — давясь от смеха, подтвердили офицеры.
— И я тоже слышал, — заявил шофер.
— Я… я… буду жаловаться… я… я… генералу Врангелю заявление сделаю.
— Что? Жаловаться будешь? Молчать, кислая шерсть, взяточник, сук-кин сын, а то я тебя самого в холодную упрячу! — очень тихо и очень выразительно пообещал полковник и внезапно закричал: — Через пять минут чтобы все было в моем кабинете! Да руки по швам, когда с вами говорит начальство!
Голоскухин что-то невнятно пробормотал, вытягиваясь перед Татищевым, словно рекрут перед грозным капралом.
— А его держать до моего распоряжения в контрразведке! — И, сделав жест шоферу, Татищев отвернулся. Машина мягко взяла с места и исчезла в темноте двора.
— Идемте, милостивый государь, в помещение, — вежливо обратился один из офицеров.
— До свидания, папа Голоскухин! Тю-тю, брат, деньги!.. Что теперь останется детишкам на молочишко! — издевательски сказал я и расхохотался, глядя, как капитан, даже не слышавший моих слов, изо всей силы ударил по лицу Захаренко, так неудачно отводившего меня в каземат.
***
Мое положение, черт побери, если и не осложнялось, то, во всяком случае, становилось своеобразным. Зачем, по какой причине этот откормленный гвардейский полковник отобрал меня у сыскного капитана? Мои доллары? Положим, они заинтересовали его, но ведь еще до этого он зачем-то внимательно оглядывал меня? Но зачем? Политикой я не занимался, — значит, для контрразведчика ценности не представлял. Судя по его тону и довольно дружелюбному отношению ко мне, вредить не собирался, скорее можно было предположить, что я был нужен ему. Но для чего? Какое отношение имел я к крымской контрразведке и ее сиятельному начальнику?
Офицер отвел меня в небольшую комнату и положил передо мной несколько крымских и константинопольских газет. На мой вопрос, зачем я здесь, он пожал плечами и удалился. Отодвинув в сторону газеты, я припоминал все детали сегодняшнего дня. День был очень богат приключениями, но, как видно, они еще не кончились, что-то еще ждало меня впереди. Утренняя прогулка, встреча с незнакомкой, утро, полное впечатлений от встречи, клуб, игра, деньги, потом сыскное отделение и ловкий трюк ищейки, на который я так глупо попался. Я вспоминал разъяренное лицо обескураженного Голоскухина, когда он, матерясь и хрипя, в бессильной злобе колотил по глупой морде Захаренко. Вспомнил и расхохотался.