Те, кто сидел возле Попандопуло могли еще понять кое-что из его то плаксивой, то громоподобной речи, остальные же не разбирались в путаном высказывании трека, вообще не ладившего с русским языком, и терпеливо ждали конца.
Вино, сытный обед, музыка, то и дело раздававшаяся с хоров, и, самое главное, обилие выступавших «друзей Запада;» и защитников (крымских свобод утомили всех.
Попандопуло вздохнул, неожиданно икнул под общий смех оживших гостей, и уныло промямлил:
— Анархисты приветствуют… — он задумался и совсем уже вяло закончил: — представителей свободных профсоюзов Европы, а также парламенты и генерала Врангеля.
Шумок прошел по залу. Даже Татищев слушавший всех с непроницаемым видом, прикрыл улыбку ладонью.
«Анархист» Попандопуло, облегченно вздохнув, сел на свое место.
Распорядитель, время от времени появлявшийся в зале и неизвестно куда исчезавший, пригнувшись к уху Шатилова, что-то шепнул ему. Генерал утвердительно кивнул головой и обратился к моей соседке:
— Анна, пригласи наших гостей в овальную комнату.
— Уважаемые гости, кофе будет подан в овальной комнате, — сказала Анна Александровна и, опершись на мою руку, встала с места.
Я перевел англичанам приглашение и тут же повторил его по-французски. Все шумно поднялись из-за стола, отодвигая стулья; кто-то торопливо допивал вино, слышались отдельные возгласы.
Иностранцы, следуя за Шатиловым, цепочкой двинулись к овальному кабинету, разговаривая на ходу, бросая реплики и обмениваясь впечатлениями.
У входа в овальную стояли распорядитель, двое дежурных членов собрания и подтянутый морской офицер.
Они поклонились шедшим впереди нас и распахнули перед ними тяжелую, дубовую, шоколадного цвета дверь. Неизвестно откуда появившийся ротмистр, полу загородив собой проход, сказал мне с самой любезной улыбкой:
— На одну минуту, господин Базилевский, тем более что вы вряд ли приглашены на кофе.
Наглость этого болвана, пытавшегося оторвать меня от Шатилова, была возмутительна. Я нанимал, что ротмистр, считая мою миссию по одурачиванию иностранцев законченной, теперь постарается избавиться от меня.
— Не совсем, милейший, — без всякого к нему почтения Ответил я. — Я как раз намереваюсь выпить кофе в овальном кабинете.
— Анна! Дай мне папиросу! — выглядывая из овальной, попросил Шатилов.
Не успел он еще закончить фразы, как ротмистр стремительно вынул из кармана мой портсигар и, почтительно изогнувшись, предложил:
— Прошу вас, ваше превосходительство, лучшие крымские… — И протянул его генералу.
Я спокойно, но очень уверенно взял из его руки портсигар и протянул Шатилову.
— Прошу вас, эти папиросы действительно лучшие в Крыму. Это фирмы Энфидусианца. Я всегда курю их.
Шатилов закурил. Я положил свой портсигар в карман и, видя недоумевающий взгляд генерала, как бы вскользь добавил:
— И портсигар этот мой, по странной случайности он вчера был похищен у меня и по еще более странной случайности возвратился сейчас ко мне. Благодарю вас, ротмистр, за находку моей вещи.
Анна Александровна рассмеялась, а Шатилов, едва не поперхнувшись дымом от папиросы, коротко спросил:
— Какой части, ротмистр?
— По особым делам прикомандированный к моему отделу, — появляясь за спиной Шатилова, тихо доложил Татищев.
— А-а, — неодобрительно протянул генерал и, не сводя взора с ротмистра, приказал: — Отправляйтесь немедленно домой. Будете до завтра под арестом… Прошу, месье Базилевский, — он взял меня под руку.
— Да познакомьте же меня, господа, с моим спутником, — входя в овальную, произнесла Анна Александровна.
— Как, разве вы не знакомы? — «развел руками Шатилов. — А я был уверен, что вы старые и добрые друзья.
Чувствуя, что этот вариант мне выгоднее всего, я добродушно сказал:
— Анна Александровна шутит, мы действительно старые добрые знакомые, еще по Москве, друзьями же, я надеюсь, мы станем в Севастополе, не так ли? — обратился я к даме.
— О да, надеюсь, — неопределенно ответила она.
В овальном кабинете было не много народу, не больше шестнадцати — семнадцати человек. Конечно, ни «раввин» Шуйский, ни страшный «анархист» Попандопуло, ни даже многие из именитых гостей не были допущены сюда, но Татищев был и со свойственной ему спокойной вежливостью аристократа-гвардейца почти все время любезно молчал.