— А я ни на минуту не забываю этого. Пока я с вами и ну жен господам иностранцам, они мне не страшны, но… как долго продлится это?..
Анна Александровна ничего не ответила, отойдя за каким-то полевым цветком еще дальше от дороги. Я нагнал ее.
— Безвыходных положений не бывает. В этом вы уже убедились вчера…
Я настороженно смотрел на нее.
— Да, да. Я знаю о метаморфозах, происшедших с вами всего за один только вечер, от фешенебля[5] до узника контрразведки и неожиданного перевоплощения из арестанта в распорядителя светского бала… Находите выход и теперь…
Она знала о моих злоключениях в сыскном отделении и фарсе, поставленном Татищевым в стенах Дворянского собрания. И все же я не ощущал с ее стороны враждебности к себе.
Пока наша поездка проходила совершенно в духе partie de plaisir. Но я знал, что, согласно плану, в Бельбеке, а возможно и у завода крымских вин нас «неожиданно» встретят жаждущие поговорить с социалистами, подготовленные штабов люди.
Разговоры «европейских демократов» были одинаковы: «Ах как это похоже на дорогу в итальянских Альпах…», «…или на шоссе в Вогезах…», «У меня просто не хватает слов описать все эти красоты…», «Нет, нет, встаньте ближе, выйдет превосходная фотография…» О крымском пролетариате и севастопольских рабочих забыли. Анна Александровна несколько раз обращалась ко мне с тем или иным вопросом. О посещении ею казино не было произнесено ни звука. Правда, итальянский маркиз еще в городе сказал мне:
— Превосходный был банк, не правда ли? Вы, месье Базилевский, король удачи…
— Желаю и вам стать таковым, — сухо ответил я, давая ему понять, что этот тон не нравится мне.
Прошло уже около двух часов, как мы выехали из Севастополя, а подготовленный властями фарс с «пролетариями» не начинался. И тут один из спешившихся всадников, воспользовавшись тем, что я был один, проходя мимо, шепнул:
— Пора в Бельбек… Предложите им ехать.
Я наклонил голову, выкурил папиросу и подошел к щелкавшим фотоаппаратами гостям.
— Господа! Вы видели только часть наших красот, но самое прекрасное покажу вам через полчаса.
И я стал рассказывать о татарском ауле Бельбеке, расположенном невдалеке. Я говорил о виноградниках, в которых тонет
этот, аул, о чудесном винограде, который мы можем попробовать там прямо с лозы, о холодном айране — сыворотке на льду, особенно заинтересовавшем европейцев, о крестьянах, татарах м русских, в тесной дружбе работающих там.
— Вам, господа, представителям рабочей демократии Запада, свободных фермеров Англии, людям, знающим жизнь виноделов Италии, небезынтересно будет познакомиться с трудом и бытом этих неутомимых людей.
Говорил я по-французски, но видел, как тот самый полицейский, который как бы невзначай только что подходил ко мне, внимательно прислушивался к моим словам.
Мое предложение понравилось гостям. Еще бы — вино, айран, отдых в ауле, беседы с пейзанами «рюс»… И мы отправились в Бельбек.
— Евгений Александрович, где вы учились? — по-русски спросила меня Анна Александровна в тот момент, когда я помогал ей сесть в фаэтон. Это было неожиданно и сказано неспроста и, вероятно, имело отношение к вчерашнему посещению казино.
— Я инженер. Окончил Петербургский политехникум.
Ведь одно время я немного работал на Путиловском заводе.
— Это хорошо. — Она взглянула на меня и до самого Бельбека разговаривала лишь с итальянцем и Джонсом.
Зачем она спросила меня о профессии? И не все ли ей равно, кем я был в своей жизни?
Бельбек — село, расположенное невдалеке от шоссе. Конные свернули влево, фаэтоны покатились за ними и через десять минут въехали в аул. Нас окружили жители села. Но узнать среди них, кто являлся настоящим бельбековцем, а кто опереточным пейзаном из фарса; поставленного контрразведкой, было нельзя.
Сначала большинство жались у стен, потом, осмелев, подошли ближе, показались дети и женщины… Заговорили разом все и по-татарски и по-русски. Появился какой-то «чин», но тут же исчез после энергичного жеста одного из наших охранителей.
Спектакль «пошел», как говорят актеры. Откуда-то появились «мужички», одетые в костюмы, которые носили крестьяне еще до освобождения от крепостного права, с бородами и в посконных рубахах, ходившие довольно неумело в лаптях. Они низко и степенно кланялись глазевшим на них иностранцам, то и дело крестясь и что-то молитвенно подвывая. Картина действительно была любопытная, глупая и не виданная никем, а тем более просвещенными «европейскими демократами».