Я точно и отчетливб перевел его слова толпе, а блюстители порядка молча отвели в сторону глаза. Но тут еще одно непредвиденное событие нарушило сердечный контакт населения с делегатами Европы. Из-за деревьев вывалилась знакомая нам всем массивная фигура Попандопуло. Он был одет в длинный белый пиджак, клетчатые штаны и красные турецкие туфли с загнутыми вверх носками. На голове красовалась маленькая соломенная шляпа.
Неожиданно грек оступился и упал на одно колено возле. Джонса. Англичанин в страхе отступил, но, пристально вглядевшись в тяжело поднимавшегося грека, недоуменно воскликнул:
— Вчерашний анархист?!
«Пейзане», отворачиваясь, посмеивались за спинами бельбекских обывателей. Полицейские неодобрительно молчали, исподлобья глядя на комическую фигуру Попандопуло, на его массивный живот и тройной подбородок. Члены делегации откровенно хохотали, и только недалекий, но честный Джонс, побагровев, сказал срывающимся голосом:
— Что это за фарс? Откуда здесь, в этом селе, появился господин, только вчера именовавший себя анархистом?
Но Попандопуло оказался не только коммерсантом и бывшим анархистом, но и ловким политиком — пыхтя и сопя, он шагнул вперед и снова, на этот раз уже намеренно, шлепнулся на колени перед Джонсом. Теперь англичанин перепугался не на шутку. Он отскочил в сторону и, стараясь спрятаться за мою спину, спросил, запинаясь:
— Это кто… сумасшедший… или… — Он со страхом взирал на «анархиста», по-видимому, ожидая, что тот сейчас бросит в пас бомбу или станет стрелять в толпу.
— О нет, — залепетал с заискивающей улыбкой Попандопуло, — я нормальный… Я… прошу у вас всех защиты. — И он, как заводная кукла, стал кланяться присутствующим.
— Ничего не понимаю, — успокаиваясь, пробормотал Джонс. — От кого защиты, кто вам угрожает?
— Он! — завопил грек, поднимая вверх палец. — Слащев… генерал, о котором говорила эта женщина, — и он показал пальцем на вдову расстрелянного рабочего.
Опять все смолкло. Смех и шуточки, вызванные комическим появлением «анархиста», стихли.
— Он хочет расстрелять меня за мои анархические убеждения. Он приказал арестовать и повесить меня… — вопил Попандопуло. — Я идейный анархист. Мена сам… — он забыл, кто, и быстро заглянул в манжетку — сам Кропоткин знает. Я, если желаете знать, с самим… — он откровенно глянул в манжетку, — Блантом переписываюсь.
Делегаты не понимали по-русски, и ссылки грека на давно-давно умерших столпов анархизма не дошли до их мозгов.
— Этот генерал за то рассерчал на меня, что я вчера свободно говорил с вами, — продолжал Попандопуло.
Боясь откровений разболтавшегося Попандопуло, я остановил его.
— Мы защитим вас. Ничего не бойтесь. Вот и вам моя записка, — Джонс оторвал и ему листок из своего блокнота.
В душе я восторгался находчивостью Попандопуло, так здорово использовавшего имя опального, снятого со всех постов Слащева. Врангель ненавидел Слащева, боясь его как возможного преемника на своем посту. Я знал о грызне обоих генералов, знал и о том, что Слащев снят с командования второй армией и по сути находится под домашним арестом. Я ничем не рисковал, называя Слащева, несомненного садиста и вешателя, но как рискнул сделать это Попандопуло?
Уже позже, в городе, я спросил его об этом. Хитрый Попандопуло лукаво засмеялся, сделал непонимающее лицо, но потом быстро проговорил:
— Ой, господин Базилевский! Вы ж умный человек, и Попандопуло не дурак. Я ж слышал, Слащев уже не «цар» (он так и сказал «цар») и не министер. Я и сказал так потому, что знал это. А лучше было, чтоб этот англичанин мене за жулика посчитал… да?
Это полушутовское, но психологически оправданное появление Попандопуло настроило всех на радужный, благожелательный лад. А когда все сели за подготовленные столы с холодными закусками, винами, фруктами и крымскими чебуреками, европейцы и «пейзане» забыли и Слащева, и фронт, и гражданскую войну…
Разнеженные, довольные приятной поездкой, сытые, подвыпившие возвращались мы в Севастополь.
Корреспондентка из «Пепль» напевала какую-то двусмысленную песенку, итальянский маркиз не сводил глаз с Анны Александровны и был так увлечен, что не заметил, как его сфотографировал корреспондент из «Тайме».
День для всех прошел отлично. Несколько десятков фотоснимков должны были подтвердить будущий доклад европейских социалистов и либералов о том, что народ Крыма восторженно встречает западную демократию, любит Врангеля и готов грудью защитить барона от большевиков.