Вторая шеренга была из моряков. Эти молча пропустили нас, как только их лейтенант, рассмотрев пропуск и паспорта, четко козырнул нам.
Дальше стояли французские моряки, полупьяные, разбитные, все одинаково озорные и наглые молодцы. Они встретили нас смехом и остротами. Их офицеры мало чем отличались от матросов, разве только тем, что вместо острот они перемигивались между собой и долго, очень долго, не пропускали нас, делая вид, что изучают пропуск и паспорта. Красивая баронесса Думитреску явно понравилась им, и они охотно пропустили бы ее одну на корабль, оставив меня «за бортом». Наконец, излив свое восхищение «прекрасной мадам», они проводили ее до последней, четвертой цепи англичан, не обращая на меня никакого внимания. Я покорно тащил оба чемодана, в душе посмеиваясь над пошловатыми излияниями любезных галльских моряков.
Англичане спокойно и внимательно осмотрели нас. Проверили документы и без слов пропустили на трап.
Пароход «Вещий Олег» был уже наполовину заполнен иностранцами, богатыми дельцами с их семьями, растерянными, поникшими подагрическими стариками в генеральских отворотах, девицами в голубых и коричневых пелеринках.
— Каюта четвертая. Извините, барон, хотя она трехместная, но в ней будет размещено семь-восемь человек, — сказал сухопарый морской лейтенант. — Прошу вас с супругой за мной.
И мы, наталкиваясь на тюки, чемоданы, свернутые ковры, наступая на чьи-то ноги, прошли к каютам. Пароход и здесь был переполнен, но проходы все же были сравнительно свободны.
— Вот ваша каюта! — отмечая карандашом у себя в книжке, показал лейтенант.
В каюте уже было четверо людей: греческий священник, две
насмерть перепуганные пожилые турчанки, усатый француз с саквояжем в руке.
Мы поздоровались, и я кое-как усадил возле потеснившихся турчанок Анну Александровну. Чемоданы, положенные один на другой, заменили мне и кресло и лежанку.
А за окном каюты грохотали лебедки, неслись вопли и крики людей, резко завывали сирены.
— Не знаете ли, месье, когда выйдем в море? — спросил француз.
— Не знаю. Хорошо бы поскорей, — ответил я, и тогда все заговорили хором. И грек и турчанки свободно владели французским.
— Азиатчина… средние века… сплошные убийства и грабежи… И это страна, называющая себя христианской и просвещенной! — негодовал француз.
— Русские никогда не были христианами… Вся их история — сплошные войны и насилия, — вторил ему грек.
Турчанки боялись всего. Их не интересовали ни большевики» ни белые, ни история России, они просто хотели поскорее попасть в Стамбул.
— Ах, какой это город… Вы не бывали, баронесса, в Стамбуле? — спрашивала одна из них. — Не бывали? Ах, вам можно позавидовать! Вам, как иностранке, предоставят все, чтобы вы узнали получше нашу великую столицу…
— Галата! — закатывая глаза, стонала другая. — Пера! А Ильдыз-Киоск! Вы побываете и в Айя-Софии… Какая красота… Увидите Селямлик султана…
— А магазины? Всего вдоволь, ломятся от товаров. А дешевизна? И все вежливые, все предупредительные. Я устала, я просто больна, баронесса, от этих гадких и грубых русских.
«Зачем же вы приехали сюда, милые господа, ненавидящие Россию?» — думал я, но мне, «румынскому барону», следовало только поддакивать и кивать головой.
— А займы? Мы им давали взаймы миллионы франков золотом, вносили культуру, европеизировали их, а они, эти проклятые большевики, отказались платить царские долги. Я потерял на этих облигациях около шестидесяти тысяч франков чистоганом, моих кровных франков, — француз негодующе замахал руками. — Видите ли, они говорят, будто эти деньги давались не России, а царю, чтобы он подавлял революцию… Какая чушь! Не все ли равно, кто их брал и для чего! Брали деньги русские? Русские! Царя нет, Россия и долги остались, — значит, плати их!!
Мне стало скучно слушать этого разбушевавшегося рантье.
— Моя дорогая! Не разрешишь ли мне выйти на палубу?
Может быть, узнаю, когда, наконец, мы уйдем из этого ада, — обратился я к Анне Александровне.
Это было первое «ты», которое я сказал ей, и хотя оно было фиктивное, но порадовало меня.
— Пожалуйста. Только, прошу тебя, не задерживайся, я буду беспокоиться, — Ответила «баронесса».
Я пошел наверх. На палубе все было заполнено людьми.
«Куда? Где еще можно разместить их?» — с ужасом думал я, глядя, как сотни людей осаждали воинские цепи, преграждавшие им путь.