«Донос! Несомненно, донос! Но о чем?» — ломал голову недоумевающий антрепренер.
Наконец из дверей выглянул щеголеватый хорунжий.
— Это вы, господин Кузнецов?
— Так точно-с! — вскакивая с места, по-солдатски гаркнул антрепренер.
Конвойные Казаки ухмыльнулись.
— К градоначальнику! — коротко сказал адъютант.
Рядом с Грековым сидел смуглый, черноусый полковник, в Черкеске, с кинжалом и с золочеными газырями на груди. Кузнецов еще издали поклонился обоим, на сидевшие и не подумали отвечать ему.
Греков пожевал сухими губами, ладонью провел по усам и неожиданно спросил:
— Крещеный?
— Так точно, ваше превосходительство, — закивал головой Кузнецов.
— Не ври, не превосходительство, а полковник. Покажи крест.
Антрепренер судорожно расстегнул пижаму, отдернул рубашку. Увы, креста не было. Он перевел на Грекова умоляющие, испуганные глаза.
— Видит бог, был… был-с крестик. Это я его вчера, наверное, раздеваясь, на столике оставил.
— Опять брехня. Русский, православный человек не может оставаться без креста ни минутки. Не так ли, Казбулат-Мисостович?
— Совар-шэнно вэрно! — с сильным акцентом подтвердил войсковой старшина и похлопал пальцем по кобуре нагана.
— Стихи наизусть знаешь? — неожиданно спросил Греков.
— Какие… стихи? — опешил антрепренер.
— «Какие»? — поджимая губы, передразнил Греков. — Всякие!
— Так точно, знаю.
— А ну, прочти, — приказал Греков.
Кузнецов растерянно задрал голову и стал нараспев читать первые пришедшие в голову стихи:
Скажи мне, ветка Палестины…
При слове «Палестины» градоначальник поднял голову и подозрительно вгляделся в антрепренера.
Где ты росла, где ты цвела,
Каких холмов, какой долины…
— Хватит! — остановил его Греков. — Чьи стихи?
— Михаила Юрьевича Лермонтова, — почтительно доложил Кузнецов.
— Плохой поэт… Против царей писал и всего-то дослужился до поручика, — оказал Греков и продекламировал, размахивая пальцем перед носом обомлевшего антрепренера:
О воин, службою живущий,
Читай устав на сон грядущий
И паки, ото сна восстав,
Читай усиленно устав…
— Вот это стихи! Наш казначей, сотник Перисада, в пьяном виде сочинил… «Верую» знаете? — переходя на «вы», спросил градоначальник.
— Так точно, знаю… и «Богородицу», и «Отче наш», и молитву перед учением знаю… — припоминая забытые еще с детства молитвы, оказал Кузнецов.
— Из жидов? — осведомился Греков.
— Никак нет. Сын купца второй гильдии города Тамбова, Сергей Андронович Кузнецов.
— А почему в таком случае, малоуважаемый и полупочтенный Сергей Андронович, вы осмеливаетесь в столице Всевеликого Донского православного казачьего войска ставить отвратительную большевистскую оперу? — поднимаясь с места и перегибаясь через стол, спросил Греков.
— Как-кую оперу? — растерялся антрепренер. Он мог допустить все, что угодно, но такое обвинение… — Головою отвечаю за свой репертуар, господин полковник, оперы все старые, императорских театров… В присутствии высочайших особ ставились! Поклеп это, просто наврали вам на меня, — осмелев, заговорил Кузнецов. — Посудите сами, — «Евгений Онегин», «Лакме», «Риголетто», «Пиковая дама»…
— А вчера что изволили ставить, Сергей Андронович? — елейно прошептал Греков.
— Оперу «Кармен» господина Бизе. Одна из наиболее популярных во всем мире опер.
— А содержание ее можете пересказать нам?.. — перебил антрепренера Греков и, вдруг багровея, закричал: — Сук-кин сын, это в наше-то время, когда на Дону осадное положение, дисциплина в полках валится, когда казаки офицеров не слушают, когда красные свою агитацию всюду развели, у меня под носом, на моих собственных глазах театр пропагандой занимается!
И он так стукнул по столу, что стакан с водою опрокинулся и зазвенел на полу.
— К-как-кою пропагандою? — снова бледнея, тихо спросил антрепренер.
— А как же! Что вы там показываете народу? Как паршивый солдат из-за девки дезертировал, мало того — офицера своего по морде ударил… в разбой-ники пошел! Что это такое, как не тайная агитация большевиков?
— Факт! — коротко подтвердил офицер в черкеске и снова выразительно постучал по своему нагану.
— Мо-о-лчать! — заревел Греков, не давая вставить слова перепуганному Кузнецову. — Что вы там ссылаетесь на «им-пе-ра-торские» сцены!.. Ошибка была со стороны в бозе почившего императора, — Греков встал и дважды перекрестился, — что он допускал подобные вещи.