— Не-ет, — перебила его Раевская, — лицо у него ничего, и глаза, и усы, и осанка.
— На тебе, — возмутился Кузнецов, — «осанка»! Ведь он лее грабитель с большой дороги, иол-Ростова ограбил. Все купцы от него стонут. А что он с обывателями делает, а со мной, наконец… — Голос его сорвался. — Ведь это же денной грабеж. Я мучаюсь, я страдаю, я капитал в дело вкладываю, а ему ни за что ни про что каждый вечер вынь да положь пятнадцать процентов. Что это такое, дорогая Марина Владимировна, а? По-вашему — «осанка», а по-моему — разбой.
— Все мы грабители, Сергей Андронович, и вы сами не меньший разбойник… да только у вас руки коротки. А дай вам его силу и его возможности, так вы не только что пол-Ростова, а всю Донскую область оберете.
— Что? Это что еще за речи?.. Вы с ума сошли! Да вы знаете, что я… — вскипел Кузнецов.
— Молчи, шут гороховый, а то как бы я с тобой сама чего не сделала! — с нескрываемым презрением сказала Раевская и взяла со стола телефонную трубку. — Алло! Центральная? Барышня, соедините меня, пожалуйста, с квартирой полковника Икаева… Благодарю вас.
Кузнецов застыл около нее с открытым ртом и выпученными глазами.
— Алло! Квартира полковника Икаева? Попросите, пожалуйста, полковника к телефону… Это вы? Говорит артистка Раевская.
Она глубоко вздохнула и, чуть задерживая дыхание, сказала:
— Я жду вас. Приезжайте… — и положила трубку.
Ноги Кузнецова задрожали, пиджак как-то обвис. Антрепренер улыбнулся жалкой, кривой улыбкой.
— Ах, Марина, дорогая Мариночка… Гениальная, великая вы женщина. Вам бы армией командовать… вам бы…
— Мне бы деньги, следуемые за спектакль, получить с вас сполна. Мне бы жалованье увеличить вдвое… Мне бы бенефис второй дать… — вставая, перебила его Раевская.
— Голубушка, откуда все это? Ну, деньги я заплачу, а остальное… — развел руками Кузнецов.
— Как хотите. Потом предложите втрое, да будет поздно.
Кузнецов посмотрел на злые красивые глаза женщины, на маленький властный рот, сдвинутые брови и испугался.
«Выдаст, скажет, проклятая, все этому душегубу».
— Сделано. Для вас, дорогая моя, хоть в лепешку… И бенефис, и остальное. А вы забудьте мои дурацкие слова насчет грабежа. Идет?
Он поймал руку Раевской и стал целовать ее пальцы.
Актриса отвела руку и холодно сказала:
— Поглядим. Все будет зависеть от вас, Сергей Андронович.
… Икаев приехал через двадцать минут. Сдержанный, спокойный, вежливый, он приветливо поздоровался с открывшим ему двери Кузнецовым. Пройдя в комнату, он подошел к безмолвно, пристально глядевшей на него актрисе и наклонился к ее руке.
Антрепренер отвернулся и комически закрыл руками глаза.
— Пошел вон! — с нескрываемым презрением сказала Раевская и закрыла дверь за ошеломленным антрепренером.
Вечером в театре опять шла опера «Кармен», и Раевской надо было готовиться к спектаклю.
— Итак, мы с вами договорились. Мы нравимся друг другу, я ваша любовница и вместе с тем ваш компаньон во всех делах. Все, что будет связано со мной и вами, — я говорю о коммерческих делах, — все даст мне известный доход. Так?
Икаев молча кивнул головой.
— Вас, вероятно, удивляет такой меркантильный подход в деле любви? — продолжала Раевская.
— Нет! Я люблю умных людей. С ними легче бывает сговориться.
— Вот и Хорошо. Вы мне нравитесь, и от вас лично, как моего любовника, я ничего не хочу и не приму, конечно исключая цветов, конфет и прочих безделушек. Но от вас, человека, имеющего огромную в этом городе власть, делающего большие деньги… — она медленно подчеркнула, — нуждающегося в верном друге и помощнике…
— Вот именно, — перебил ее и засмеялся Икаев.
— …я возьму все, что следует за помощь. Куртаж. За союз. Я хочу быть богатой. Мне надоело зависеть от антрепренеров, случайных встреч, любовников, газет. Эти смутные времена протянутся еще три, пять месяцев, ну, пусть год… Потом придет настоящая власть и твердый порядок. Может быть, это будет царь, возможно, что большевики, — словом, тогда уж таких денег ни вы, ни я никогда не добудем. Значит, их надо делать сейчас. Цинично? Да? — подойдя вплотную к Икаеву, спросила Раевская.
— Нисколько. Правильно и умно. Вы тот друг и та женщина, которой только недоставало мне здесь, — отбрасывая папиросу, сказал Икаев и крепко прижал к себе гладившую его виски женщину.
***
Вечером в антракте в ложу к Икаеву вошел Кузнецов. Он не знал, как ему следует теперь держаться с Икаевым. На всякий случай он двусмысленно шепнул: