— Уверяю вас, как джентльмен, был нем яко рыба.
Икаев помолчал, покрутил ус и затем сказал:
— Верю. Спасибо. Из тех пятнадцати процентов, что вы списываете ежевечерне, прошу давать только десять процентов… Остальные пять процентов…
Сердце у Кузнецова радостно екнуло, он улыбнулся.
— …прошу вас отдавать актрисе Марине Владимировне Раевской. Понятно? — Икаев прищурился.
Кузнецов подавил вздох и по-солдатски ответил:
— Так точно!
***
Митрофан Петрович Греков обходил свои владения. Свой обход он начал с утра, посетив для начала военный собор, где шла утреня. Градоначальник, сопровождаемый двумя приставами, адъютантом и пешими казаками, протиснулся в толпу, купил за полтинник свечу и стал разглядывать у стены иконы, отыскивая изображение своего святого — Митрофания Воронежского. Продвигаясь вдоль стены в поисках святого тезки, градоначальник удалялся все дальше, а за ним, придерживая в одной руке шашки, а в другой зажав шапки, молча двигались провожающие его пристава и казаки. Толпа молящихся поспешно раздвигалась, пропуская вперед градоначальника со свечкой в руке и с устремленным на иконы взглядом.
Священник, заметивший важного посетителя, стал еще громче подавать возгласы, а хор певчих запел елико возможно красивей. Но градоначальник ничего этого не замечал. На его хмуром, вытянувшемся лице росла досада. Он сердито остановился и почти в упор стал разглядывать в приделе иконостас. Потом резко повернулся и быстрыми шагами, разрезая пополам толпу, пошел к выходу. У самых дверей Греков внезапно остановился и, сунув через плечо свечу спешившим за ним конвойным казакам, сердито сказал:
— На, Антонов, поставь там кому хочешь, — и уже на паперти проговорил: — Сукин сын поп понаставил там всяких цыганских святых, а святого Митрофаиия не желает! А? Вызвать его, негодяя, в градоначальство! — И он быстро сбежал по ступенькам храма.
…Хорошее настроение духа вернулось к нему только на базаре.
— Чем торгуешь, тетя, а тетя? — поинтересовался он, подходя к толстой, румяной казачке средних лет, сидевшей на возу.
— Усем, ваше высокоблагородие. Чем хочете, все найдется. Сало, масло, сухого вишенья, хлеба белого, опять же свинины своей, кабанчика надысь закололи… игриво заговорила казачка, стреляя глазами.
— Ишь ты какая вострая! Ты что, вдова или жалмерка? — подходя ближе и щекоча ей бок своей палкой, спросил Греков.
— Никак пет, замужняя, вон и муж за возом хоронится, — засмеялась казачка, указывая пальцем на стоявшего в стороне, смущенно улыбавшегося пожилого казака. — Одначе я и с им все равно что вдовая, — подмигивая Грекову нагловатыми красивыми глазами, сказала баба.
Все кругом засмеялись, а казак только махнул рукой и отвернулся.
— А ты, я вижу, бой-баба… настоящая донская… Какой станицы? — обращаясь к пожилому казаку, спросил Греков.
— Гундоровской, ваше высокоблагородие. Вы, должно, меня не признали, а ить я с вами в двенадцатом Донском служил, когда вы еще в третьей сотне подъесаулом были. Яицков мое фамилие, пятой сотни есаул Попов командиром были…
— А-а-а! Вот как, сослуживцы, значит? Ну, тогда здравствуй, здравствуй… Давай, по нашему донскому обычаю, почеломкаемся.
И Греков на виду у всех, посреди возов, толпы и застывших по бокам приставов, обнял и трижды поцеловал снявшего поспешно с головы фуражку казака.
— А теперь бы и с тобой следовало, красавица, раз ты являешься женой моего старого однополчанина, — кивая казачке, сказал Греков.
Баба пристально оглядела его и, махнув презрительно рукой, равнодушно сказала:
— Ни! Не стоит, ваше благородие, с вами я тоже, что и с им, — указала она на своего мужа, — опять вдовой буду.
Окружавшие, не ожидавшие такого финала, расхохотались. Даже адъютант Грекова, заскочив за воз и присев там, давился смехом. Закусив губы, казак, сослуживец полковника, молча показал жене кулак и спрятался за других.
— Нно-но-но… ты смотри, не очень! — погрозил казачке градоначальник и, двигаясь дальше, сказал: — Вот что значит наша… донская.
Обойдя базар, они вышли к интендантству и, переходя через улочку, были остановлены двумя большими, груженными вещами фурами. Сытые, здоровые кони едва не налетели на градоначальника, еле успевшего отскочить в сторону.
— Ах ты сукин сын, задавить меня вздумал!.. — закричал Греков на человека в коричневом пальто, правившего лошадьми.
Рядом с ним на фуре сидел круглолицый, белобровый парень в полувоенном костюме, в серой шинели и немецкой бескозырке. Лицо парня было сонно, равнодушно, зато человек в штатском пальто обиделся и, побагровев, закричал: