Вышел тут дядька Крюков, да и говорит: вы, Ваше Амператорско Высочество, не смущайте казаков. Боимся, говорит, только за вас. Как бы вас не помять… А цесаревич ему в ответ: не бойся, казак, а если помнешь меня, так на тебе вины не будет, только на мне, мол. А кто меня одолеет, тому вот — и червонец протягивает. Ну, тут уж сам наш подхорунжий, Подтелков, не стерпел, вышел. Хотел было цесаревича под микитки да наземь, а только не вышло. Вывернулся цесаревич угрем да Подтелкову и в ноги. Тот так кубарем и полетел. А Их Высочество ногой эдак вот махнул и говорит: убил я тебя, подхорунжий, пущай кто другой спробует. Еще двое спробовали, да куды там! Одного он подсеком сбил, а другому так в душу ударил, что тот и встал-то не вдруг. А цесаревич, значить, еще поединщиков зовет.
Как меня ноги вынесли, сам не вспомню. Только встал я перед Их Высочеством, пояс расстегнул, шашку снял и пошел на него. А он, значит, стоит так, покачивается, ждет. Я пригляделся да и смекнул: он же меня на мою же силу словить хочет. Ну, это я ученый, говорю же, что ростом не вышел. А все в драке ловчее меня во всей нашей Затонской станице не было. Начал я его обходить слева, а потом как вправо метнусь! Да ногой-то его и подсек. Он хотел было подпрыгнуть, да поздно уже — по песку катится. Тут я на него и насел. Еле сдержал, однако, так он из-под меня рванулся. Но я его коленом придавил и говорю: Ваше Амператорско Высочество, теперя можно вам и ручки опояской вязать. И встал. Гляжу — он мне руку протягивает: помоги, мол, встать. Я руку протянул, а он прыжком встал, по плечу меня хлопнул и говорит: как звать тебя, молодец? Егором Шелиховым, отвечаю. А что же ты, казак Шелихов, не по форме одет? Так я ж для драки шашку снял, отвечаю. А цесаревич смеется: нет, говорит, Егор Шелихов, я не про шашку говорю, а про погоны. Ты ж младший урядник, а погоны голые.
Я сперва и не понял, что это он меня чужим чином зовет, а как осознал… Стою, глаза выпучил, улыбаюсь, чисто как дурачок. С третьего раза только разобрал, что мне подсказывают. Рад стараться, Ваше Амператорско Высочество! — ору. А цесаревич мне червонец протягивает: бери, мол, заслужил.
Тем же вечером я всю сотню поил, новый чин праздновал. А назавтра приходит в полк гумага, и прописано в ей, что младший урядник лейб-гвардии атаманского полка Егор Шелихов отряжается в свиту Его Амператорского Высочества. Ординарцем.
Я с той поры при самом цесаревиче и служу. Поутру мы с ним друг дружку по земле валяем, то я его, то он меня. Учимся, стал быть. И так всякий день: праздник — не праздник, а будь любезен. Цесаревич вовсе прост оказался: и за один стол меня с собой сажат, и по имени-отчеству кликат. Через месяц сам позвал фотографию сделать: он сидит, а рядом — адъютант евойный, Пал Карлыч, да другой адъютант — князь Васильчиков, да два ординарца — я и унтер из стрелков, Махаев. Мне и Махаеву велел карточки домой послать, да на каждой и написал: «Спасибо за отличного сына!» — и подписался. Что в станице творилось, когда батюшка такую карточку получил, я даже вообразить не могу.
Иной раз смотрю на цесаревича и мыслю: вот прикажи мне сейчас здесь за тебя умереть — не пожалею живота, хоть сам зарежусь. А уж коли скажет на кого — так, прости Господи, родного батьку не пощажу, самого амператора шашкой располовиню. Только скажи, Твое Высочество, всех поубиваю, никто не спасется…
— Шелихов!
— Я, Ваше Императорское Высочество!
— Вот что, братишка (слово-то какое подыскал — «братишка»!), вот что… Ты здесь как, уже обжился?
— Так точно, Ваше Императорское Высочество!
— А раз обжился — вот тебе письмецо, да снеси-ка его принцессе Виктории. И чтоб одна нога здесь, другая — уже там!
— Мигом, Ваше Императорское Высочество!
Всего-то и делов — верхом на буланого, вихрем пронестись по улице, распугивая городских и прочих казачьим посвистом, да в тот дворец, где вчера цесаревич с ихней немкой амуры разводил. Часовые было штыки сдвинули, но посля, как разобрались в атаманском мундире, позвали начальника караула, офицера. Тот давай чтой-то спрашивать, да ведь не разумею по-германски…
— Мне, вашбродь, до покоев принца Вильгельма надобно. Принц ваш, Виль-гельм! — Вот наказание! Как этим немтырям втолковать?
Однако офицер улыбнулся, дал знак пропустить. Теперь уже на своих двоих, бегом. О, вот она, принцесска-то. Собой не видна, тоща, только глазюки сверкают на пол-лица. Ловко, с полупоклоном письмо протянул, рядом стою. Прочла, аж засветилась вся. Говорит что-то. А, должно, обождать, просит, пока ответ будет. Постою…
Чего? Я, вашбродь, по-вашенски не разумею. И неча на меня кричать. От глотка лужена — орет и орет. Эка! Да он и по-нашему лаяться умеет! Ага! Щас я тебе и доложил: кем послан, к кому послан… Раз по-нашенски разумеешь, так и в мундирах понимать должон. А я что — спокойненько во фрунт встал и молчу себе, о своем думаю. Э-э! Что это он на принцесску цесаревича мово орать стал? Непорядок. Я осторожненько так плечиком принцесску-то загораживаю и всем своим видом показываю, что в случае чего и заступиться за нее могу. Ишь, разошелся, чирей тебе в горло, да что ж ты так надрываешься? Ушел… Видно, так разозлился, что аж побежал… Чего это мне в руку тычется? А, принцесска письмо ответное сует. И серебряную денежку. Ну, вот этого нам не надобно, чай, не за подачки служим, а за отечество…