Мое повторное появление в конторе брата вызвало настоящий ажиотаж. На этот раз служащие были хорошо осведомлены, кто явился на прием к хозяину, и, скорее всего, знали, зачем я явился. Пока я шел через нижний зал, провожаемый тремя десятками пар глаз, в помещении стоял гул, словно от работающего на пределе трансформатора, — клерки перешептывались, обсуждая мои перспективы на лидерство.
Когда до лестницы на второй этаж оставалось несколько шагов, мою траекторию торопливо пересек вихрастый паренек в черных нарукавниках. Он как-то нарочито неловко выронил папку с бумагами прямо мне под ноги, да так «удачно», что листочки легли широким ковром, полностью перекрыв подход к лестнице. Громко ойкнув, паренек принялся собирать бумаги. Я молча стоял, ожидая, когда мне освободят дорогу. В какой-то момент я заметил, что паренек подмигивает мне. Я наклонился, делая вид, что хочу помочь.
— Александр Михалыч! Не ходите туда! — одними губами произнес клерк.
— Что такое? — так же шепотом поинтересовался я.
— Ваш брат хочет объявить вас сумасшедшим. Он какого-то доктора вызвал, тот в кабинете дожидается, — объяснил парень, зорко оглядываясь по сторонам. — А на случай, если вы заартачитесь, в приемной четыре амбала ждут!
— Спасибо, братишка! — прошептал я в ответ, разгибаясь, а вслух громко сказал недовольным тоном: — Экий ты неловкий! Я на тебя брату пожалуюсь! Как зовут?
— Кузьма Григорьев, милсдарь! — старательно изображая испуг, проблеял мой нечаянный доброжелатель.
— Ладно, иди работай! — брюзгливо сказал я, незаметно пожимая парню руку.
Ну что же, Иван Михалыч? Вы хотите играть грязно? Эх, не знаете вы, дорогой, что такое ПО-НАСТОЯЩЕМУ грязная игра! К вашему счастью, не жили вы в России девяностых годов XX века! Я хотел по-хорошему, тихо, семейно… Вы, братец, решили поступить иначе. Так Бог вам судия! Пеняйте на себя!
Твердой походкой поднявшись в приемную, я, мило улыбаясь, поздоровался с помощником и доверенными приказчиками Ивана Михайловича. Тут же, в приемной, топтались четыре здоровенных мужика. Трое усиленно делали вид, что наслаждаются видом из окна, и только один, чернявый с явной примесью цыганской или кавказской крови, смотрел прямо на меня. Я глянул на них только мельком, чтобы не насторожить. Но характеристики срисовал полные, так что в любой момент мог записать любой параметр ТТХ этих «боевых роботов».
Самым опасным из всей четверки являлся именно чернявый мужик, напоминающий артиста Волонтира. Габаритами он уступал своим товарищам — те были простыми увальнями, весом под сто пятьдесят килограммов, опасными только при жестком захвате или при контакте лица с их кулаком. А «Цыган», судя по умному колючему взгляду, мог быть еще и неплохим тактиком. Да и его движения… Отлепившись от подоконника, он плавно перетек из одной позы в другую, словно ртуть. Значит, бой будет интересным! Эх, давно я не брал в руку шашку…
Не удержавшись от озорства, я, незаметно от окружающих, показал «Цыгану» кулак. В глазах чернявого мелькнуло понимание, он мгновенно догадался, что я знаю причину появления здоровяков в приемной. Снова обманчиво-плавно поменяв позу, «Цыган» ощерился, демонстрируя полный набор острых белых зубов. Улыбочка была одновременно озорной и угрожающей. Мол, посмотрим, кто кого!
Кстати, наличие полного комплекта зубов — добавочный плюс к его ТТХ. Это говорит о том, что серьезно по морде ему еще не прилетало. Значит, ловкий, черт! Нет, есть, конечно, небольшая теоретическая вероятность, что он вообще никогда в драках не участвовал. Но это вряд ли, как говорил товарищ Сухов.
Без стука и доклада (секретарь-помощник сделал вид, что чрезвычайно занят перекладыванием бумажек) я вошел в кабинет. Здесь меня ждала теплая компания. Кроме Ивана Михайловича, «комитет по встрече» включал братьев Михаила и Митрофана. Значит, старший братик решил, что без свидетелей не обойтись. Серьезно подготовился! Ведь Михаила пришлось вызывать из Бора!
Четвертым участником предстоящего спектакля, призванным сыграть первую скрипку, был дородный господин в полосатом темно-коричневом костюме. Мясистое лицо, с постоянным брезгливым выражением, чисто выбрито, только на раздвоенном подбородке оставлена узкая бородка-эспаньолка. Маленькие поросячьи глазки, прищурившись, смотрят через стекла золоченого пенсне.