— Теперь поторапливайтесь, — сказал он. — А про меня скажите, что мне ничего не надо.
29
Батарейки пригодились гораздо быстрее, чем ожидал Козеф Й. Его так прямо и спросил человек с веселым лицом, как только объявил, что жеребьевкой выбран он, Козеф Й.: «Батарейки есть?»
Козеф Й. вынул их из кармана и показал.
— Затевается буча, — шепнул ему тогда человек с веселым лицом.
Человек с веселым лицом протянул Козефу Й. тот самый мегафон, что предназначался для поддержания порядка на заседаниях. Показал, как вставляют батарейки, и попросил сделать пробу.
— Скажите что-нибудь, скажите, — настаивал человек с веселым лицом.
— Что? — спросил Козеф Й. в крайнем замешательстве.
— Скажите: ТИХО! — сказал человек с веселым лицом.
— ТИХО! — гаркнул Козеф Й. в мегафон, и от звука собственного голоса наполнился громыханием грома, ощутил свою силу.
— Хорошо, — одобрил его человек с веселым лицом.
Поднялся высокий и тощий субъект и заговорил с раздражением. Он никогда не одобрял, чтобы все делилось на всех. Потому что абсолютное равенство постепенно делает из человека абсолютную рохлю. Есть вещи разной важности. Понятно, что каждодневная жратва, в какой-то степени, — дело общее. Но у каждого есть, тоже в какой-то степени, свобода передвижения, разве не так? Столько лет никто и словом не обмолвился про окурки, которые выбрасывают из окон караульного корпуса. Почему именно сейчас встал вопрос об этом?
Потому что выбрасывают не только окурки, вмешался белый как лунь старик. Как не только окурки? Откуда старику знать, что не только окурки? А оттуда, что не только. Выбрасывают и куски хлеба, и бутылки, да отнюдь не пустые. Высокий и тощий субъект разразился тоненьким смехом. Где это старик видел отнюдь не пустые бутылки под окнами у солдат? Где?
Несколько голосов взяли сторону старика. Да, бутылки выбрасывались. Ну, положим, не полные, и что с того? Неполные, но и не пустые. Кое-где было по капле-две, а то и по три-четыре спиртного на дне. Так или иначе, все бутылки пахли спиртным. Кто прибирал к рукам все эти бутылки?
Множество голосов схлестнулось, предвещая бурю. Чьи были бутылки? Тех, кто оказывался в нужный момент под окном и подбирал их. А кто оказывался там в нужный момент? Да по закону — кто угодно. Плохой закон, если кто-то успевал захватить окурки и бутылки, а кто-то не успевал даже занять очередь. Кто не успевал занять очередь? Что, кого-нибудь не допускали? У каждого было право на свой урочный час и у каждого очередь подходила раз в несколько дней. Раз в десять дней, уточнил кто-то, раз в десять дней. Ну и что, что в десять?
— Тихо, — прошелестел голос за спиной Козефа Й.
— ТИХО! — гаркнул Козеф Й., и стало тихо.
Слово взял человек небольшого росточка, но внушающий уважение хладнокровием и звучностью голоса. Мелкий человечек вынул из кармана замаранные обрывки бумаги и поднял их над головой, как неопровержимые доказательства. Он досконально изучил ситуацию. Правда состояла в том, что выбрасывали не одни только окурки и одни только бутылки. Выбрасывали и остатки консервов, картонные коробки, вытершиеся петлицы, ореховую скорлупу, мокрые спички и черствый хлеб, очень много черствого хлеба. Некоторые предметы, вылетавшие из окон, могли очень и очень пригодиться обществу. Предположим, что какой-нибудь пьяный солдат выронил бы ружье. Разве такую вещь не следует немедленно объявить коллективной собственностью? Никто не требует от людей делиться своими окурками с другими, но каждому следовало бы добросовестно декларировать, что он подобрал и в каком количестве. И, при определенных обстоятельствах, предлагать долю обществу. А для отдельных категорий предметов общество должно само решать, оставаться ли им в руках тех, кто их подобрал, или у этих предметов скорее социальное значение.
Снова разразилась буря. Люди молотили кулаками воздух, перекрикивались, ерзали и поджимали ноги, как будто их кто-то тянул снизу в топкое болото.
— Тихо, — снова шепнул чей-то голос из-за спины Козефа Й.
— ТИХО! — гаркнул он в мегафон.
Старичок с бритым черепом подскакивал на месте, крича: «Еще чего! Еще чего!» Чья-то глотка, сожженная спиртным, что-то хрипела снизу, из-под ног Козефа Й. Никто не был согласен ни с кем и ни с чем. Чреватые угрозой вопросы вылетали изо всех ртов и собирались под куполом, там, где должна была, вероятно, восседать на троне истина. Каждому рту было что сказать и каждому рту было что проорать ртам вокруг. Есть такие типы, которые наживаются на торговле окурками, где они, эти типы? Почему бы им не встать, чтобы их все увидели? Некоторые прибрали к рукам лучшие часы для караула под окнами, как будто эти часы — их собственность. Почему они делают вид, что не знают то, что знают все? А об укромном местечке на задах полковничьего дома, почему никто не скажет? Дом Полковника каждый день дает десятки килограммов отбросов. Кто подбирает их так проворно и почему никто не знает часа, когда черный ход в доме Полковника открывается и когда помойный ящик под стеной наполняется множеством разных разностей? А за складским человечком — кто следит? Как так получилось, что никогда и речи не заходит об отходах одежного склада? Куда уплывает утильсырье из портняжной мастерской? Миллионы лоскутков, миллионы ниточек — кто их прикарманивал до сих пор? Почему график составлен таким образом, что некоторым выпадает караулить ночью с двух до пяти, когда практически все замирает, а другие попадают в прайм-тайм, когда по эвакуационным желобам колонии сокровища текут потоком? Сколько лет график заморожен в таком виде?