Козеф Й. не прочь был бы почувствовать что-то из ряда вон выходящее, обезуметь от радости или разволноваться до слез. Но ничего похожего он не испытал. Известие прозвучало, мозг его зарегистрировал, и все. Если он что и чувствовал, так это резь в желудке и мучительный голод. То, что сказал ему Фабиус, объясняло, конечно, все странности нынешнего утра. Ему дали проспать три лишних часа, поскольку он, Козеф Й., имел на них право. В качестве свободного человека. И все же его не известили с самого начала, что он — свободный человек. Да, правда, он впервые спал в качестве свободного человека, но ведь он не знал, что в это время уже был свободен. Странно вели себя эти двое старых охранников. Вежливо, ничего не скажешь, но странно. Может, в их обязанности не входило объявлять ему, Козефу Й., что его освободили, и тогда опять же это все объясняло. Но если это в их обязанности не входило, тогда в чьи? Козеф Й. бросил размышлять на эти темы и попытался взбодриться. Он прямо-таки дерзко стал будить в себе радость, собрав воедино всю свою волю.
— Сегодня самый прекрасный день моей жизни, — шепотом сказал себе Козеф Й., чтобы испытать хоть какое-нибудь волнение.
Миг-другой прислушивался к себе — каков будет отклик на аффирмацию — и, неудовлетворенный, повторил погромче:
— Сегодня самый прекрасный день моей жизни.
— Вы что-то сказали? — раздался голос Фабиуса, и Козефу Й. пришлось приложить всю свою силу, чтобы не дать охраннику открыть дверь.
— Вам что-нибудь нужно? — спросил Фабиус, после того как убедился, что дергать дверь не имеет никакого смысла.
— Нет-нет, ничего, — успокоительно отозвался Козеф Й. изнутри кабинки.
Теперь, кроме голода, его больше ничего не мучило. Он погляделся в фаянс стен и улыбнулся. Фаянс был белый, и его кожа приобрела перламутровый оттенок. Рядом с собой он обнаружил выступающее из мраморного бордюра кольцо, на котором висел рулон туалетной бумаги. Инстинктивно его потянуло отмотать как можно больше бумаги и припрятать про запас. Но теперь он был выше этого и подавил свой порыв. Натянув штаны, он дернул за золотистую цепочку бачка и вышел.
Фабиус исчез. Козеф Й. не ощущал ни следа неловкости. Он долго мыл руки и лицо над раковиной, находящейся в холле, под одним из окон. Ублажив лицо прохладой воды, Козеф Й. выглянул в окно.
Окно выходило на ту сторону тюрьмы, которую Козеф Й. никогда не видел. Он сообразил, что перед ним административный корпус — с кабинетами, подсобками и спальнями охранников. Мощенная гравием аллея вела к боковым воротам. Аллею окаймляло несколько старых тополей, которые чрезвычайно понравились Козефу Й. Ворота в конце аллеи были не такими солидными, как вход номер один, знакомый ему давным-давно. Однако два фонаря по обе стороны этих малых ворот придавали им уютный, милый, привлекательный вид.
Мысль, что он наконец-то свободен, снова взошла в его мозгу. Непреодолимое желание броситься к воротам с фонарями-стражами, взбудоражило все его существо. Господи, да что же это могло означать — свобода? Неужели свобода означала, что ему дозволено прогуляться по тополиной аллее? Неужели ему дозволено подходить к окну даже в ночное время и смотреть, как горят фонари?
Козеф Й. в беспомощности кусал губы. Практически он не имел понятия, какова будет его жизнь теперь. Кто-то должен, наверняка должен, сказать ему, что и как, но этот кто-то еще не объявился. Двое охранников явно чувствовали себя неловко. Может, он сам должен поставить вопрос ребром, попросить дать ему точную информацию. В конце концов освободили-то его. Ему с трудом верилось, что старик Франц Хосс никогда не имел дела с теми, кого отпускали на свободу. «Я кретин», — сказал себе Козеф Й. и решительно отправился на огород.
Он издали увидел своих охранников. Развалясь на скамейке и ловя слабые солнечные лучи, сумевшие каким-то чудом пробить полог облаков, охранники лузгали семечки, Франц Хосс — с закрытыми глазами.
Заключенные весело толклись на грядках с капустой и помидорами. Завидев Козефа Й., они бросили работу, а некоторые с опаской зашушукались, хотя глядели на него уважительно. На секунду Козеф Й. почувствовал себя виноватым — продрых все утро, нет чтобы, как обычно, выйти на работу вместе с другими, — но он быстро переступил через это ощущение вины, сказав себе, что он теперь человек вольный и у него совсем другая ответственность. По дороге к скамейке, где дремали охранники, Козеф Й. решил попросить, ни много ни мало, чтобы его препроводили, и как можно скорее, к тюремным воротам номер один.