— Это значит, что я зачислен в абордажную партию?
— Это значит, что у тебя осталось немногим менее часа, чтоб подыскать подходящий костюм. Надеюсь, ты подойдешь к этому выбору со всей ответственностью.
— Так точно, капитанесса, сэр! — отсалютовал Габерон, вытягиваясь по стойке «смирно», — Не извольте беспокоиться.
Алая Шельма отвернулась к иллюминатору, пробормотав:
— Почему-то я начала беспокоиться именно с этого момента…
* * *
С палубы «Воблы» небо казалось спокойным и безмятежным, но Габерон слишком хорошо знал природу ветра, чтобы поддаться этой иллюзии. Ветра — самая обманчивая и непостоянная штука на свете. Никогда нельзя верить ветру.
Стоило шлюпке оторваться от верхней палубы «Воблы», как ее мгновенно закрутило воздушными течениями, едва не проворачивая вокруг своей оси, так что Габерону пришлось всем весом навалиться на румпель.
Габерон никогда не доверял ветрам, даже самым теплым и ласковым, которые умеют нежно трепать за ворот рубахи и развевать волосы. Слишком часто ему приходилось видеть, что ветра могут сотворить с человеком, который на какое-то мгновение позабыл об их истинной природе и силе.
Гика-шкот[7] он держал мягко, но вместе с тем властно, как уверенный в себе мужчина держит дамскую руку во время танца. Сочетание силы и мягкости позволяет управлять чем угодно, будь это человек или трепещущий от ветра парус. Надо лишь подбирать определенные пропорции того и другого. Когда шлюпка отошла от «Воблы» на полсотни футов и перестала раскачиваться в разные стороны, как подгулявший небоход, отчаливающий от трактира, Габерон с облегчением перевел дыхание и взял рифы.
— Еще пару минут немного потрясет, — крикнул он двум другим пассажирам шлюпки, — Отраженный ветер от борта «Воблы». Ничего не поделаешь. Потом спустимся и пойдет мягче…
Ветер мгновенно схватил его слова, стоило им оторваться от губ, и разорвал в клочья, как дурашливый щенок, вытряхивающий пух из старой подушки. Но Тренч и Алая Шельма поняли все без слов.
К удивлению канонира, Тренч вполне сносно переносил качку, разве что намертво прирос обеими руками к банке. Неплохо держится, даже и не скажешь, что парень всю жизнь проторчал на острове, как какой-нибудь моллюск.
Алой Шельме приходилось хуже. Впившись руками в скамью, она стиснула зубы и уставилась мертвым взглядом в дно шлюпки, по ее лицу медленно разливалась явственная зелень. Нежный организм у нашей капитанессы, хмыкнул про себя Габерон, не любит тряски. Все бы ей по квартердеку разгуливать да в подзорную трубу глядеть. А у обычного небохода в этой тряске вся жизнь и проходит… Тренч держался лучше. По крайней мере, не зеленел и даже пытался слушать, что говорил канонир.
— Это даже ерунда, а не тряска. Кошка своих котят и то сильнее трясет! — выпустив румпель, Габерон запустил пальцы в волосы, чтоб позволить прядям реять на ветру. И почти тотчас за это поплатился. Уловив слабину, ветер с ожесточением голодной мурены рванул шлюпку вправо. Алая Шельма взвизгнула, вцепившись обеими руками в борт и чудом не потеряв при этом свою капитанскую треуголку.
— Габбс!
— Всего лишь легкий сквозняк, — заметил он легкомысленно, демонстрируя бледно-зеленой капитанессе широкую улыбку, — В бытность мою лейтенантом, при такой тряске мы всего лишь переставали класть кубики льда в коктейли — чтоб не звенело.
Капитанесса хотело было что-то сказать, даже открыла рот, но тут шлюпка внезапно ухнула в воздушную яму — так неожиданно, что даже у самого Габерона корни зубов прихватило инеем.
— Какого дьявола я доверила тебе руль?.. — простонала она, когда шлюпка выровнялась двадцатью футами ниже, — Ты же управляешься с ним не лучше, чем с пушками!
Габерон сделал вид, что не слышит ее.
— Помню, лет семь назад служил я под началом капитана Ренье. Небоход был опытный, но — Роза свидетель! — большего скряги не знали на всем свете. И угораздило нас в южных широтах налететь на грозовой фронт. Зашли вскользь, но и того хватило, чтоб все бочки у нас в трюме перевернулись. А там, как на грех, было молоко. Галлонов сто молока. Капитан Ренье аж посерел весь, как узнал. Налети он на вражеский корабль и потеряй в ожесточенном бою весь экипаж, и то, наверно, так не убивался бы, как по тому проклятому молоку. И знаете, что он выдумал? Приказал рулевому менять курс и вести прямо в центр бури!
— Зачем? — выдавил из себя Тренч, едва перекрикивая ветер.
— Говорю же, скряга он был еще тот! — Габерон рассмеялся, поворачивая румпель, — К концу рейса у нас на борту было триста фунтов превосходной сметаны. Правда, держаться на ногах мы не могли еще с неделю, трясло всех до кончиков пальцев. На ночь приматывали себя фалами к гамакам, а чтоб донести ложку до рта, крепили пушечные тали с гандека! Ну и жизнь была!
— Это не твоя история, — выдавила из себя Алая Шельма, — Она случилась с моим дедом, Восточным Хураканом, Дядюшка Крунч рассказывал. А ты просто услышал и…
— Ты долго служил? — неожиданно спросил Тренч.
— Ты имеешь в виду, до того, как связался с Ринни? Лет пятнадцать, пожалуй. Уже был фрегат-капитаном, три золотых шнура. Еще бы год-другой, и пожалуй, свой корабль получил бы…
— Но вместо этого стал пиратом?
Габерон помрачнел, делая вид, что пристально следит за курсом шлюпки.
— Старая история. Пришлось сменить ремесло. Но эту историю дядя Габби по трезвому делу не рассказывает, имей в виду. Все, можете успокоиться, мы спустились ниже зоны турбулентности, теперь полетим мягко и гладко, как на крыльях любви. Ринни, отпусти скамейку. Вот так, молодец… Ну и вид у тебя, честно говоря. В последний раз я так выглядел, когда в каком-то готландском порту выхлебал бочонок портера, а на дне обнаружил дохлую крысу… Слушай, ты никогда не задумывалась о смене пиратского псевдонима? Мне кажется, Зеленая Шельма вполне благозвучно, но если ты…
— Т-тренч, прими парус, — пробормотала капитанесса, — И дай мне саблю. Сейчас у нас… п-произойдут сокращения в команде…
Габерон в шутливом испуге поднял руки.
— Капитан без чувства юмора — это как корабль без рангоута, — заявил он и, свесившись за борт, стал разглядывать корпус канонерки, над которым они снижались.
Канонерка была неподвижна и выглядела серой мертвой рыбиной из бронированной стали. Над трубами не вился дым, колеса застопорены, стволы главного калибра равнодушно смотрят в небо. Удивительно, но даже в таком состоянии канонерка серии «Барракуда» умела вызывать страх и уважение. Возможно, оттого, что была хищником — по своему рождению и предназначению, а хищник никогда не выглядит слабым, даже смертельно раненный. Чем ближе приближалась шлюпка, тем отчетливее Габерон видел детали, прежде милосердно скрытые облаками — слепые взгляды распахнутых люков, распластанные на верхней палубе крошечные синие фигурки…
Габерону вдруг захотелось рвануть на себя румпель, крутануть шлюпку на вираже, и взмыть обратно к «Вобле», чье огромное деревянное брюхо нависало над ними, закрывая солнце и значительную часть верхней полусферы.
А еще канонерка медленно погружалась в Марево. С высоты Габерон отчетливо видел, что над бронированной палубой «Барракуды» расплывается едва видимая алая дымка. Легкая, как невесомый утренний туман, и почти прозрачная. Будь сейчас закат, этой дымки он мог бы попросту не заметить, так она была слаба. Но Габерон глядел на нее неотрывно, испытывая одновременно и любопытство и отвращение.
— Корабль опускается, — Тренч тоже пристально наблюдал за колышущимся Маревом, — Но не понять, насколько быстро.
— Если верить альтиметру, «Барракуда» теряет в среднем около сотни футов высоты в час. Ничего не поделаешь, за все надо платить. Железо крайне неохотно впитывает в себя чары, а здесь сотни тонн броневой стали… Вот почему канонерки славятся своими надежными машинами — поломка вдали от твердой суши обрекает экипаж на медленное погружение в Марево.
— Как глубоко она сейчас?
— Не глубоко, а высоко, — поправил его Габерон, — Только-только перешла за тысячную отметку.