— Если не собьемся с курса, к полудню сядем на хвост Хлопотуньи и будем идти почти до самого Порт-Адамса, — заметил Габерон, переходя на крутой бакштаг, — Дня за три управимся. Но я настаиваю, чтоб Тренч сидел на носу, подальше от меня. Его запах мешает мне ориентироваться в пространстве.
— Он и выглядит, как человек, воспитанный лососем, — вздохнула капитанесса, — Вот устроит Дядюшка Крунч мне взбучку! Заставит месяц подряд Кодекс зубрить.
— И поделом, — не удержался Габерон, — Надеюсь, ты помнишь, чем кончают рыбы, которые разевают пасть слишком широко.
Алая Шельма молча поскребла ногтем борт лодки.
— Вы были правы, — наконец сказала она, глядя куда-то в сторону, где набирающий силу ветер равнодушно гнал перед собой пушистые клочья облаков, — Нам не стоило соваться в Унию. Нечего играть с ветрами почем зря.
Ей приходилось сидеть на самом краешке банки — почти все свободное место в шлюпке занимала стальная туша голема. Даже с потухшим глазом и безвольно распростертыми лапами, она выглядела слишком зловеще, чтоб кто-то рискнул прикасаться к ней лишний раз.
— Значит, «Вобла» вновь меняет курс? — поинтересовался Габерон, украдкой поглядывая на капитанессу.
— Да, — твердо ответила она, — Слишком долго мы держались одних и тех же широт. Возможно, Корди и Тренч правы, нам стоит отправиться в Нихонкоку или даже Рутэнию. Туда, куда ветра нас прежде не заносили.
— А небо? — осторожно спросил он.
— Что — небо?
— Восьмое Небо. Мы знаем, что если сокровище и существует, оно где-то в воздушном пространстве Унии. Чем дальше мы уйдем, тем меньше…
Алая Шельма устало пригладила пальцами растрепанные волосы.
— Сокровище… Нет никакого сокровища, Габби. Просто у моего деда было дурацкое чувство юмора, вот и все. А небо… Вот это — небо. Смотри.
Габерон послушно повернулся, чтоб посмотреть, куда она показывает.
Рассветное небо было похоже на сцену театра перед тем, как откроется занавес. Солнце нетерпеливо выглядывало из-за кулис, окрашивая в нежные персиковые цвета легкую дымку облаков, и все небо, казалось, было наполнено звенящим предвкушением нового дня, звенящим среди тысяч рыскающих ветров. Огромное небо. Бездонное небо. Никому не подвластное. Вечное. Даже алая дымка Марева уже не казалась такой жуткой, с каждым футом под килем оно блекло, бледнело, таяло — до тех пор, пока не превратилось в едва видимый розовый отсвет далеко-далеко внизу, сотканный из рассветного солнца.
Габерон сделал вид, что возится с неудобным примитивным анемометром, больше похожим на крошечный флюгер. Есть ситуации, когда слова не нужны, только сбивают с курса. Если человек достаточно умен, чтобы чувствовать ветер, Роза неизбежно направит его в нужную сторону.
Когда Габерон вновь взглянул на капитанессу, та уже не выглядела рассерженной или смущенной. Взгляд ее глаз был ясным, как чистое небо. В нем была уверенность.
— Ты был прав, Габби, — Алая Шельма надела мятую и ужасно грязную треуголку, — Я вела себя не так, как подобает капитану. Рисковала жизнями команды из-за прихоти, позволила втянуть свой экипаж в переделку, которая едва не кончилась трагедией. Так не поступают капитаны. Так поступают девчонки, отчаянно пытающиеся кому-то что-то доказать, и не чувствующие ветра дальше своего носа. И нет на свете никакого Восьмого Неба, верно? Никогда не было. Хватит гоняться за детскими надеждами и подростковыми комплексами. Пора взрослеть. Как только доберемся до «Воблы», я прикажу «Малефаксу» прокладывать курс в южное полушарие. Будем щипать тучных торговцев вдали от пушек Унии, а не болтаться по всем ветрам в поисках непонятно чего.
Он даже не нашелся, что сказать. Смотрел на нее с глупым видом, тщетно подыскивая подходящую остроту. И не находил. Все остроты отсырели, как порох в промокшем картузе, и для использования совершенно не годились.
— Значит, отказываешься от поисков клада? От пиратского наследства? — спросил он недоверчиво, — Вот так просто? После того, как мы столько лет просеивали ситом ветра? После того, как метались по всему миру?..
— Эта ночь оказалась достаточно долгой, — серьезно сказала она, глядя куда-то ему через плечо, — Достаточно долгой для того, чтоб я повзрослела. И поняла, что за фантазии одного человека нельзя расплачиваться чужими жизнями. А может, и можно… Честно говоря, я не знаю, что насчет этого говорит пиратский Кодекс. Должно быть, это где-то на самой последней странице…
— Эй, — негромко сказал Тренч, но на него никто не обратил внимания.
— Но клад твоего деда!
Капитанесса задумчиво сняла с подбородка несколько чешуек и отпустила их по ветру, словно цветочные лепестки.
— Скорее всего, его не существует. Нет никакого клада, Габби. Но дед был слишком тщеславен, чтоб признаться в этом. А я была слишком наивна. Игра в клад стала нашей общей игрой. Но дед давно умер, а я, кажется… заигралась. Пора приниматься за настоящую работу — ту, к которой меня готовили.
— Значит, ты сдаешься? — неожиданно жестко спросил он.
— Иногда приходится сдаться, чтоб одержать победу. А эта победа мне необходима…
— Эй! — крикнул Тренч, прерывая их, — Я не силен в пиратской философии, но, быть может, вы посмотрите на норд-вест?
— Что там такое? — нетерпеливо спросил Габерон, — Косяк форели? Потерпи до «Воблы», приятель, и Корди угостит тебя отличным сливочным пирогом из якоря!
— Не думаю, что тебе захочется познакомиться поближе с этой форелью…
Тон его голоса не понравился Габерону. Выпустив гик, он повернулся и, уже открыв было рот, чтоб отчитать Тренча, обмер. У него возникло ощущение, что кто-то запустил холодную руку прямо ему в живот, обхватил твердыми пальцами желудок и теперь медленно тянет его, словно надеяться оторвать совсем.
То, что он увидел на северо-западе, не было косяком форели. Даже без подзорной трубы он разглядел рой движущихся точек, идущих футов на пятьсот выше их шлюпки. Точки эти были крошечными, но по тому, как быстро они из серых делались черными и угловатыми, Габерон понял, что расстояние сокращается очень быстро. Слишком, слишком быстро для простого совпадения.
— Узлов двадцать, — пробормотал он, вцепившись в румпель с такой силой, как будто в нем еще оставался какой-то смысл, — На всех парах идут.
Алая Шельма мгновенно достала подзорную трубу. Смотрела она долго, и Габерон видел, как меняется ее лицо, и как выражение удивления медленно перетекает в выражение мрачной досады.
— Целая эскадра, — пробормотала она, опуская трубу, — Два паровых фрегата, полдюжины корветов, куча всякой мелочи и целый чертов линейный корабль. Линейный корабль, Габби! Все под флагом Формандии, идут полным ходом. Такое ощущение, что они собираются на войну. В жизни не видела столько боевых кораблей в одном месте.
«А я видел», — подумал Габерон, не делая попытки забрать подзорную трубу.
Он и без нее уже видел силуэты приближающихся кораблей.
Плотный строй целеустремленных корветов, похожих на молодых нарвалов. Россыпи деловито снующих дозорных пакетботов, носящихся вокруг эскадры подобно планктону. И, конечно, то, что невозможно было с чем-то спутать — угловатую трехмачтовую громаду «Тоннэра», красы и гордости флота Формандской Республики.
Линкор шел в середине колонны. Грациозный и огромный, как синий кит, он пер прямо сквозь облака, не разбирая пути, с легкостью развеивая те, что не успели убраться с дороги. Истинный воздушный хищник, вожак своей стаи, от одного вида которого сам воздушный океан, казалось, съеживается в размерах. Несмотря на то, что его орудийные порты были закрыты, Габерон испытал приступ мучительной изжоги лишь представив, как на линкоре играют боевую тревогу.
— Надо думать, спасательная эскадра из Ле Арди, — произнес он, принимая у капитанессы подзорную трубу, в которой уже не было необходимости, — Идет на выручку «Барракуде». Долго же они копались… Как думаешь, они сильно расстроятся, обнаружив, что «Барракуда» уже плавится в Мареве? А единственный корабль на добрых триста миль в округе — удирающая во весь дух шлюпка?