А мою душу какого чёрта зацепил?! Ведь говорила ему Ядвига — 'не увлекайся', так нет же, все чары в ход пустил. Хотя… я же тоже развесила уши. И со стороны реальной жизни знакомство с Кокаларисом спокойно можно озаглавить 'Мой больничный роман'. А вот его продолженье вне больницы — погруженье в чудо. И как я ни ворчала, всё же… одно с другим сливалось в такой волшебный водоворот, что голова кружилась. А ещё…
Проще говоря, мне стало жаль себя — такую глупую, доверчивую дуру. Утешеньем была мысль о том, что моё общенье с Кокаларисом, наши встречи, разговоры, его касания и взгляды — не прошли зазря. Для него. Ну, раз он уцелел и шустро укатил подальше, моё исцеленье и его заботу засчитали — великая Матушка оказала милость. Чего же он тогда рычал?
Прекрасно понимая, что не получу ответа, я тихо выбралась из 'укрытия' и, подхватив куртку, вышла на освещённый двор. Недалеко от ворот мрачно выступал силуэт моего разбитого 'немца'.
— Да, красавчик, — усмехнулась я, погладив холодный металл. — Во имя справедливости, нас бросили с тобой на амбразуру. Спасибо, что не подвёл! Больше не покатаемся.
Небо над головой подмигнуло огоньками звёзд, а по лицу скользнул прохладный ветерок — как будто погладил.
— И всё? — усмехнулась я небесам. — И вам не совестно? А я… представляете, я хочу продолженья банкета. Уж если вы явили чудо и оставили мне память, сделайте что-нибудь ещё. Хорошее.
За воротами раздался шум подъехавшей машины. Обомлев, я застыла столбом и уставилась на калитку. Сердце тревожно пропустило удар. Железная щеколда взметнулась, и… во двор решительно вошёл высокий крепкий мужчина. Заметив меня, он пригляделся и вдруг окликнул.
— Папа! — ахнула я, узнав родной голос, и восторженно повисла на шее довольного молодца с рыжевато-седой шевелюрой.
— А кого ждала моя царевна? — улыбнулся Пал Иваныч. — Добра молодца, небось?
— Нет, тебя, — всхлипнула я. — Ты меня спасёшь?
— Конечно. А от кого?
— От себя самой.
— Разберёмся, — рассмеялся папа.
И меня действительно спасли: рядом с папой все мысли о Кокаларисе заныкались куда подальше — до поры до времени. Забылась глупая обида на бабМашу и деда Лешу, а вот Димка…
Когда спустя два дня мы вернулись в город, случилось очевидное — мы расстались. И обаятельный Кощей был не причём: просто мне не удалось смириться с народной истиной, что 'коль ревнует — значит, любит'. Ну, не хотелось мне такой любви!
Следы на ладонях остались, но побледнели, напоминая размытый рисунок хной. Глядя на них, я вспоминала наши встречи с Кокаларисом, вздыхала и злилась то на себя, то на него. Мол, какой же я оказалась дурой! Да и он хорош, Бессмертный Тощий! И всё в таком духе.
Вот только надолго моей злости не хватило: нужно было учиться и нагонять упущенное — ведь в мае уже сессия. Неделя в универе легко вернула меня в привычный загруженный ритм, и казалось, что до каникул уже ничего не изменится. Ну, в моей личной жизни точно. Однако я ошиблась.
В середине мая мы с подругой удачно сдали половину сессии и, получив передышку, решили отдохнуть. Договорившись о месте и встрече, я устало окинула взглядом холл универа и пошла проверить расписание. Ну так, на всякий случай — вдруг что-то изменилось. И пока я увлеченно рылась в сумке, продолжая шагать к заветной цели, со мной случилась обычная оказия. Ну, такие сценки часто бывают в молодежных фильмах: когда героиня рассеянно натыкается на героя и давит ему на любимую мозоль. Не знаю, имелась ли такая у моей преграды, но грудь у него оказалась крепкой. То, что это именно он, я поняла сразу, первым делом глянув на оттоптанный ботинок — чёрный такой, блестящий. А я его — каблуком. А может, пронесло? Во всяком случае, "преграда" не зашипела от боли, издав лишь какой-то фыркающий звук.
— Ой, простите, — виновато улыбнулась я, наконец-то решившись взглянуть в лицо обладателя крепкой груди. И… так и застыла, не веря своим глазам: передо мной стоял господин Кокаларис собственной персоной. Правда, заметно постаревший — лет на двадцать, а то и тридцать.
Прежде чёрные волосы поседели до платины, а на лбу прорезались глубокие морщины. Вдобавок, Афанасий смотрел на меня поверх оправы дорогих очков, придающих лицу солидность.