- Ничего... Ничего особенного... Я просто хотел сказать, что вокруг нее всегда масса народа... Мне даже кажется, что моя дорогая сестра пользуется большим успехом...
- Да, - подхватывал внезапно успокоенный и излучающий счастье при мысли об успехах дочери господин Ладмираль, - да, мне кажется, что ее очень любят. И как ты только что заметил, она не из тех девушек, которые делают глупости.
- Надеюсь, - отвечал уклончиво Гонзаг, но его отец не желал этого замечать.
И они больше не углублялись в частную жизнь Ирен. Господин Ладмираль думал: " Этот славный Гонзаг на что-то намекает. Подозревает ли он что-то? Хочет ли меня о чем-то спросить? К чему кружить вокруг да около, если ни мне, ни ему ничего не известно? И вообще, я знаю Ирен. Если бы у нее кто-то был... Если для подозрений Гонзага есть основания, то она, со своей обычной прямотой, все бы мне рассказала " . Он хорошо знал, что это не так. Даже не имея доказательств, в глубине души он был убежден, что у Ирен есть любовник, и что она никогда ему ничего не скажет, а он сам ее не спросит, и что лучше всего все оставить так, как есть.
Со своей стороны, Гонзаг после подобных разговоров приходил к заключению, что отец слеп, но что, может быть, это и к лучшему. Однако ему никак не удавалось сдержаться, и всякий раз он возвращался все к той же теме и к бесполезным намекам. Это было сильнее его. Допустим, что у Ирен есть любовник. Гонзаг вовсе не собирается стеснять ее свободу, выступая в роли старшего брата - блюстителя нравственности. Однако, коли у сестры есть любовник, ему бы хотелось, чтобы она хоть немного страдала, чувствуя осуждение отца, или испытывала бы, по крайней мере, угрызения совести из-за того, что огорчила его. Гонзаг был похож на тех честных, преданных семье добропорядочных людей, для которых исполнение долга является наивысшей добродетелью. Они не осуждают тех, кто сумел разорвать цепи и вырваться на свободу. Но считают, что негоже беглецам наслаждаться безоблачным счастьем. Это было бы уж слишком. За свободу надо платить.
Между тем, вне всяких сомнений, Ирен была счастлива, особенно в данный момент, на чердаке, среди вороха разноцветного тряпья. Мобилизовав Мерседес, она с ее помощью набила бесценными вещами три картонные коробки, не забыв при этом сделать несколько подарков верной служанке. Мерседес ничуть не нуждалась ни в старых бальных туфлях, ни в муфте из фальшивого, пожелтевшего от времени, как усы курильщика, горностая, но казалось, она никогда не испытывала большего удовольствия. Ничто не трогает прислугу так, как подарок. Он являет собой нечто вроде знака равенства, компенсирует и стирает разницу в положении.
Упакованные вещи Ирен и Мерседес снесли в машину. Ирен буквально прыгала от радости. Она попыталась объяснить брату и Мари-Терез, как собирается использовать это старье. Гонзаг сделал вид, что ему не требуется объяснений.
- Коли все эти тряпки в моде, - сказал он, разводя руками, - тем лучше. Папа отдает их тебе, ну и прекрасно. Здесь все принадлежит ему. И он волен распоряжаться всем по своему усмотрению.
Почувствовав в словах брата намек на раздел имущества и на права наследников, Ирен была уязвлена. И ответила, явно обиженная и огорченная тем, что не подумала об этой стороне дела:
- Я никого не обкрадываю. За все, что взяла, я заплачу.
Гонзаг был сражен. С Ирен невозможно спорить, у нее всегда находились неопровержимые доводы. Да и вообще, способен ли он, не очень удачливый, скромный, обремененный семьей и не слишком-то напористый человек, противостоять ей, если зайдет речь о деньгах? Он представил себе, как после смерти господина Ладмираля Ирен завладеет домом, картинами, мебелью, стоившими миллионы, оставив его без всего, голого и босого, вопреки всякой справедливости. В нем поднялось чувство враждебности по отношению к сестре. А что, если она думает лишь о том, чтобы захватить собственность отца после его смерти? А их добрый отец так ни о чем и не догадывается...
Господин Ладмираль действительно ни о чем таком не беспокоился. Предложение Ирен оплатить вещи не показалось ему ни оскорбительным, ни неприличным. Лишь слегка нелепым. Ему самому никогда бы не пришла в голову мысль продать собственной дочери несколько коробок тряпья, и он, смеясь, отказался взять деньги. Тем не менее господин Ладмираль был тронут тем, что Ирен об этом подумала. Кроме того, он не без удовольствия рассудил, что этим самым она заткнула рот Гонзагу, который вечно был не доволен.
- Ты с ума сошла, - сказал он примиряюще. - Гонзаг пошутил.
- Не думаю, - ответила Ирен. - Эдуар редко шутит и уж, во всяком случае, не тогда, когда дело касается семейных отношений и денег. Поэтому будет лучше, если я заплачу за то, что взяла. Находить в домах никому, кроме меня, не нужные вещи - это и есть моя профессия. На днях вблизи Дрё я купила у крестьян свадебный венок под колпаком, просто чудо.
- И тебе продали этот венок?
- Это оказалось не легким делом. И не из-за каких-то воспоминаний. Они даже не знали, чей он. Просто не хотели продавать, считая, что мне от него никакой пользы. Пришлось предложить им до смешного низкую сумму, иначе у меня ничего бы не вышло. Вот тебе и нормандские крестьяне!..
- Дрё находится не в Нормандии, - сухо заметил Гонзаг.
- Дрё? - воскликнула Ирен. - Не смеши меня.
- Вынужден тебя огорчить, - сказал Гонзаг, словно цитируя географический атлас. - Дрё по-прежнему расположен в Иль-де-Франс. Не бог весть какой городок, но это так.
Признав свое поражение, Ирен повернулась к отцу.
- Сколько ты хочешь за свои старые тряпки?
- Забудем об этом, - ответил господин Ладмираль, чувствовавший себя неловко.
Полная решимости не отступать, Ирен набросилась на брата:
- Тогда скажи ты! Раз ты первый заговорил о деньгах, назови сумму.
- Я? - возмущенно спросил Эдуар.
Но тут в спор решительно вмешалась его жена.
- Тут вы не правы, - заявила Мари-Терез.
Она буквально кипела от негодования. Слишком очевидна была несправедливость, проявленная по отношению к ее мужу. Эта Ирен считает, что ей все дозволено. К тому же в денежных делах Мари-Терез не считала себя глупее других, так что нечего ей голову дурить.
- Если кто-то и заговорил о деньгах... - сказала она, все еще пылая гневом.
Перед лицом столь неожиданно возникшего подкрепления Ирен отступила, явно не готовая и не желавшая затевать спор со свояченицей. Все были ей благодарны как за это отступление, так и за последующий примирительный тон.