С яростным упорством пересматривал он пять лет своей брачной жизни, стараясь вспомнить все, месяц за месяцем, день за днем, и каждая тревожная подробность впивалась ему в сердце, как осиное жало.
Он позабыл о Жорже, который замолк, сидя на ковре. Но, видя, что им никто не занимается, мальчик снова захныкал.
Отец бросился к нему, схватил на руки и покрыл поцелуями его голову. У него же остался ребенок! Какое значение имеет все остальное? Он держал своего сыночка, прижимал к себе, целовал его белокурые волосы, бормотал успокоенный, утешенный: "Жорж.., сынок мой, дорогой мой сынок..." Но, вдруг он вспомнил, что сказала Жюли!.. Она сказала, что ребенок от Лимузена... Нет, это невозможно! Нет.., он никогда этому не поверит, ни на минуту не усомнится. Это подлая клевета, взлелеянная мелкой душонкой прислуги! Он повторил:
"Жорж.., дорогой мой сынок!" Отцовская ласка успокоила мальчика.
Паран чувствовал, как тепло маленького тельца через платье проникает к нему в грудь. Нежное детское тепло переполняло его любовью, решимостью, радостью; оно согревало, укрепляло, спасало его.
Он слегка отстранил от себя хорошенькую курчавую головку и с горячей любовью посмотрел на мальчика. Жадно, в самозабвении любовался он им и все повторял:
"Сынок мой, милый сынок, Жорж!.."
И вдруг подумал: "А что, если он похож на Лимузена!.."
Он ощутил что-то странное, что-то ужасное, резкий холод во всем теле, во всех членах, словно все кости у него оледенели. О, если он похож на Лимузена!.. И Паран смотрел на Жоржа, совсем уже повеселевшего. Смотрел на него растерянным, затуманенным, обезумевшим взглядом и искал в линиях лба, носа, губ и щек что-нибудь напоминающее лоб, нос, губы или щеки Лимузена.
Мысли его путались, как в припадке безумия; и лицо ребенка менялось у него на глазах, приобретало странное выражение, не правдоподобное сходство.
Жюли сказала: "Слепому, и тому ясно". Значит, было что-то разительно, бесспорно похожее! Но что? Может быть, лоб? Возможно. Но у Лимузена лоб более узкий! Тогда рот? Но Лимузен носит бороду! Как усмотреть сходство между пухлым детским подбородком и подбородком мужчины?
Паран думал: "Я не понимаю, ничего не понимаю; я слишком взволнован; сейчас я ни в чем не разберусь... Надо повременить; посмотрю на него повнимательнее завтра утром, как только встану".
Потом у него мелькнула мысль: "Ну, а что, если он похож на меня? Ведь тогда я спасен, спасен!"
Он мигом очутился на другом конце гостиной и остановился перед зеркалом, чтобы сравнить лицо сына со своим.
Он держал Жоржа на руках так, чтобы лица их были совсем рядом, и в смятении разговаривал вслух сам с собой: "Да, нос тот же.., нос тот же., да, пожалуй.., нет, я не уверен... И взгляд у нас тот же. Да нет же, у него глаза голубые... Значит... Господи боже мой!.. Господи боже мой!.." Я с ума сойду!.. Не могу больше смотреть... С ума сойду!.."
И он убежал подальше от зеркала, в противоположный угол гостиной, упал в кресло, посадил мальчика в другое и заплакал. Он плакал, тяжко и безутешно всхлипывая. Жорж услышал, как рыдает отец, и сам заревел с испугу.
Зазвонил звонок. Паран вскочил, как ужаленный. И пробормотал: "Это она... Что мне делать?.." Он побежал к себе в спальню и заперся, чтобы успеть хотя бы глаза вытереть. Но потом он опять вздрогнул от нового звонка; тут он вспомнил, что Жюли ушла, не предупредив горничную. Значит, дверь открыть некому.
Что делать? Он пошел сам.
И вдруг он почувствовал смелость, решимость, способность скрывать и бороться. От пережитого им ужасного потрясения он за несколько минут стал зрелым человеком. А потом он хотел знать, хотел страстно, настойчиво, как умеют хотеть люди робкие и добродушные, когда их выведут из себя И все же он дрожал! От страха? Да... Может быть, он все еще боялся ее? Кто знает, сколько отчаявшейся трусости таится порою в отваге!
Он на цыпочках подкрался к двери и остановился, прислушался. Сердце его неистово колотилось. Он слышал только глухие удары у себя в груди да тоненький голосок Жоржа, все еще плакавшего в гостиной.
Тут над самой его головой опять раздался звонок, и он весь затрясся, как от взрыва; он нащупал замок, задыхаясь, изнемогая, повернул ключ и распахнул дверь.
Жена и Лимузен стояли перед ним на площадке.
Она сказала с удивлением, в котором сквозила некоторая досада:
- Ты уж и двери сам открываешь. А Жюли где?
Ему сдавило горло, он часто дышал, силился ответить и не мог произнести ни слова.
- Ты что, онемел? Я спрашиваю, где Жюли? Он пробормотал:
- Она.., она.., она ушла...
Жена рассердилась:
- Как ушла? Куда? Зачем?
Он понемногу оправился и почувствовал, как в нем закипает острая ненависть к наглой женщине, стоящей перед ним.
- Да, ушла, ушла совсем . Я ее рассчитал..
- Ты ее рассчитал?.. Рассчитал Жюли?.. Да ты в уме ли?..
- Да, рассчитал, потому что она надерзила и потому.., потому, что она обидела ребенка.
- Жюли?
- Да... Жюли.
- Из-за чего она надерзила?
- Из-за тебя.
- Из-за меня?
- Да... Потому что обед перестоялся, а тебя не было дома.
- Что она наговорила?..
- Наговорила.., всяких гадостей по твоему адресу... Я не должен был.., не мог слушать... - Каких таких гадостей?
- Не стоит повторять.
- Я хочу знать!
- Она сказала, что такой человек, как я, на свою беду, женился на такой женщине, как ты, - неаккуратной, ветреной, неряхе, плохой хозяйке, плохой матери и плохой жене...
Молодая женщина вошла в переднюю вместе с Лимузеном, - тот молчал, озадаченный неожиданной сценой. Она захлопнула дверь, бросила пальто на стул и, наступая на мужа, раздраженно повторила:
- Ты говоришь.., ты говоришь.., что я...
Он был очень бледен, но очень спокоен. Он ответил:
- Я, милочка, ничего не говорю; я только повторяю слова Жюли, ты ведь хотела их знать; и позволь тебе заметить, что за эти самые слова я и выгнал ее.
Она дрожала от безумного желания вцепиться ему в бороду, исцарапать щеки. В его голосе, в тоне, во всем поведении она уловила явный протест, но ничего не могла возразить и старалась перейти в наступление, уязвить его каким-нибудь жестоким и обидным словом.
- Ты обедал? - спросила она.
- Нет, я ждал тебя.
Она нетерпеливо пожала плечами.
- Глупо ждать после половины восьмого. Ты должен был понять, что меня задержали, что у меня были дела в разных концах города.
Потом ей вдруг показалось необходимым объяснить, на что она потратила столько времени. Пренебрежительно, в нескольких словах рассказала она, что выбирала кое-что из обстановки, очень, очень далеко от дома, на улице Рен, что, возвращаясь уже в восьмом часу, встретила Лимузена на бульваре Сен-Жермен и попросила зайти с ней в ресторан перекусить, - одна она не решалась, хотя и умирала с голоду. Таким образом, они с Лимузеном пообедали, хотя вряд ли это можно назвать обедом - чашка бульона и кусок цыпленка, - они очень торопились домой.