Плавно убрав руки, я грозно уложил их на грудь, уже наблюдая, как блондинка — самая смелая из двоих — закатила глаза.
— Кхм… Что значит, восемнадцать? Разве шестнадцать лет — не возраст согласия?
Твою же ма-а-ать… Во что я чуть не вляпался?
Работница выпучила на меня круглые изумлённые глаза, будто я успел совратить малолеток прямо в их плохо охраняемой подворотне. Лучше бы следили нормально за камерами, придурки. Незваные гости здесь тусуются явно не один час!
Муратов скривил свои поганые губы в насмешливой улыбке, пытаясь отвернуться, очевидно, чтобы не заржать. И просиявшей Никольской, к сожалению, заметно и стремительно полегчало.
— Я понял. Вызову вам такси, — блудницы недоделанные!
— Да ну блин, Господин! Мы не против остаться, правда!
— Зато я против! Говори адрес!
Это не месть! Это бл*дь черте что!
Я, пробираемый ночным холодом, вызвался проводить малолеток до приезда машины. Никольская с Муратовым, исполненные насмешливого сочувствия, поднялись на этаж, бросив меня наедине с озабоченными девицами. Они ещё долго умоляли меня остаться, а я, заколебавшись возиться с тупицами, стрельнул сигарету у Андрюхи. И как же его угораздило отлучиться от абсента?
Никотин никак не притуплял агонию. Безвкусный дым улетучивался с горького языка под тупые разговоры девок, которых я, надеялся, что видел в последний раз. Отстегнул им денег за такси и… За фотографии. Подружка блондинки удалила их на моих глазах. А минут через двадцать утомительного ожидания приехала машина и увезла их в далёкий-далёкий пригород Барнаула.
Я остался один в чёрном дворе, высверливая взглядом фонарь, под которым Ева и Лёша соприкоснулись губами. Тлел от сожаления заживо, словно у надгробия.
В шуршащей тишине иногда раздавался рёв ночных гонщиков. А иногда и выкрики из окон отеля, явно принадлежащие нашим. Я так ни к чему и не пришёл. Только окоченел до дрожи…
Не было сил справляться с тем, что обосновалось в груди. Поэтому я, плохо соображая тяжёлой головой, просто унёсэтос собой вместе с паршивыми воспоминаниями.
На этаже, щиплющем теплом лицо, слышалась суета — пьянчужкам пригрозил охранник. Двери в номера были открыты, а люди в нечеловеческом угаре плутали из одной комнаты в другую. Переговаривались, кричали и подбирали по гостям свои вещи. Я слился с нашей толпой, морщась от аромата спирта, прошёл в свою комнату и сделал вид перед самим собой, что ложусь спать.
А когда в коридоре стихло, нашёл себя разбитым у двери в её спальню, которая почему-то оказалась приоткрыта.
***
— Не молчи, Вань. Скажи, пожалуйста, что-нибудь, — он раздражённо умыл лицо ладонями и проигнорировал её, сидя к Еве спиной. — Ты обиделся?
Мне казалось, что меня не существовало. Только два их силуэта в свете ночника из-за узкой щели.
— Нет, — отрезал он, не поворачиваясь.
— Хорошо. Я не знаю, что ещё придумать…
Ванечка шумно вздохнул.
— Можно сказать, как есть.
— Нет! Он не поймет! Далёк от этого. Ты же видишь, что он ревнует, значит…
Речь обо мне? В груди болезненно ухнуло.
Значит, что? Можно продолжать лезть к нему в рот?
— Зачем? Зачем он тебе нужен? — Муратов взволновано вскочил с края кровати и приблизился к Никольской. — Лёня не знает обычных человеческих слов поддержки! Ведёт себя, как мудак, не уважает окружающих, самоутверждается за счёт девушек, — нравоучительно загибал он пальцы. — Почему вам такие нравятся?
Кому это «вам»? Он до сих пор оскорбляется за Вилку?
— Как бл*дь тебя угораздило? — Ваня рыкнул Никольской прямо в лицо.
Он имел ввиду…
Неважно! Мне почему-то так стало удушливо больно слышать это со стороны. Слышать это от Муратова.
— Я думаю, то, что мы устроили, было бесчестно! Но максимум реакции ты от него получила. Он чуть не вы*бал школьниц, чтобы утереть тебе нос. Считаешь, это проявление чувств? Это же так романтично, назло девушке спать с другими?
Кровь отхлынула к моим онемевшим ледяным ногам. Я остался стоять, страшась моргнуть и увидеть снова, как он нарушает её границы.
Если Муратов продолжит называть вслух всё, что я учинил, мне останется только провалиться сквозь пол!
— Если бы он хотел, он позвал тебя в тур! Сам! Но он этого не сделал!
Не сделал.
Я был растоптан. А Ева выслушивала его вразумительную речь холодно, как-то странно меняясь в лице.
— Ты, наверное, совсем себя не уважаешь, раз хочешь добиться от него эмоций! — охренеть…
Всё это время я чувствовал в Еве странную фальшь. Не мог разгадать, почему она так странно себя вела. Но оказалось, девчонка просто хотела вызвать во мне чувства. А я думал, это слишком наивно, чтобы быть правдой…
На моих глазах Лёша делал то, что я провернул с его Виолеттой, также хладнокровно и жестоко. Только, в отличие от Господина, он не использовал вымысел. Говорил правду.
Не хватало духу прервать его тираду.
— Тот дед хреново сказался на твоей психике. Пока ещё от Лёни тебе есть какой-то толк, попроси его оплатить приём у психолога! — то ли злобно, то ли по-дружески выдал он и взъерошил на голове кудри. — И прекрати это всё побыстрее! Я бл*дь тоже не железный!
Она смотрела на него изумлённо. Расколдовано.
Как никогда бы не посмотрела на меня.
— Вань… — девчонка сползла к краю кровати и присела рядом с Лёшей. — Ты всё ещё думаешь о ней?
Нет… Нет! Только не это!
— Да, — надломлено прохрипел Муратов.
— А хочешь… — она боязно сглотнула. — Переспать?
У меня сперло дыхание. Лицо онемело, руки налились жаром, когда я стремительно вошёл в её номер, громко хлопнув дверью, и встал над ними, мирно сидящими на постели.
У Никольской, общающейся с Юдиным в одной футболке и трусах, изумлённо приоткрылись губы. Ванечка отстранённо уткнулся взглядом в пол.
— Уйди отсюда! — пригрозил я девчонке.
Она, сверкая глазами, подскочила на ноги.
— Лёнь!
— Я сказал, уйди! — злобно зарычал я, не узнавая самого себя.
Голову тошнотворно кружило от того, на что Ева обрекла меня, параллельно поддавшись на святость Муратова.
Девчонка увидела, что я был лишён даже слабого контроля. Попятилась, тревожно озираясь, и, наконец, прикрыла дверь снаружи.
Мы остались вдвоём с грёбаным психологом.
— Вставай! — приказал я, глядя вниз.
Муратов равнодушно поднялся с кровати, даже не пытаясь отодвинуться от моего пышущего злобой лица.
Ненавижу! Ненавижу урода за каждое слово! За откровенность! За правдолюбие! За то, что знает, что я сейчас сделаю, и даже не шелохнётся!
Он уставился унылым бледным взглядом куда-то очень глубоко мне в глаза. Сердце больно заколотилось в рёбра.
— Что, Ванечка? Нравится за мной донашивать?
Его белое лицо в миг побагровело, стоило мне обернуть Муратова за шею рукой и начать яростно душить. Я был способен убить его, я уверен!
Мы схлестнулись в нашей взаимной неприязни, не замечая раздающегося в номере грохота и рассыпающихся осколков. Воздух перестал доходить до ломящих лёгких, когда и его пальцы ненавидяще сомкнулись на моей глотке. Мы быстро прибегли к кулакам, попадая в лицо и под дых. Изо всех сил выбивали из наших тел остатки сопротивления. Руки ныли от ударов.
А через несколько минут на полу стало скользко.
43. Досталась другому
Я выдохся, чувствуя, что духу уворачиваться не остаётся. Мы перемазались в крови, катаясь по полу, и единственное, что я продолжал делать — пытался обезвредить озверевшего Муратова, сжимая его, как долбанную девку в постели.
В номере странно запахло. Сладко, обволакивающе, бессильно.
— Не смей спать с Никольской! — выдохнул я, ослабляя хватку.
Теперь он, легко выпутавшийся, мог спокойно грохнуть меня по голове. Из носа Вани хлестала кровь, пятнающая мою кофту, ещё одна струйка стекала из разбитой брови, капая с подбородка. Муратова совсем это не смущало.
— Я и не собирался! — взревел он озлобленно.
Ванечка дрался не из-за Никольской?