На сцене вёл себя до неузнаваемости дико, даже с учётом жанра и Юдинского стиля. Стачивал об струны пальцы до крови, придумал купать в ней своё лицо и восторженных фанаток, лижущих ему руки. Плясал, как ошалелый, и умудрялся одновременно играть рифы, пока не заканчивал шоу без окровавленной рубашки на полу. А на этом моменте я мог даже не пытаться засовывать в трусы микрофон. Полуголого Господина оказалось недостаточно, чтобы перебить эффект от его телодвижений.
Всё это стало фирменным набором Death Breath, без которого шоу можно было считать неудачным. Муратов, в честном бою отвоевав себе мой титул всенародного трахателя, уже в паре шагов за кулисами терял свой интерес к чему бы то ни было. Безжизненно оттирал от унылого лица грим и редко отвечал на адресованные ему вопросы. Вслед за экономной речью он решил ограничивать себя и в еде, пропускал приёмы пищи всё чаще. В реальной жизни гитарист был мало похож, не то что на альфача — на живого человека. Он давно держался на расстоянии от потенциальных предателей и воспользовавшейся им Евы. Смотрел только, как девчонка лезет ко мне целоваться на глазах у всей группы, и всё больше чах. Но на Никольскую ему было похуй, я это знал… Он всё ещё убивался из-за того, что ему рассказал я про Виолетту Сергеевну.
Испытывая скверные совестливые позывы, я начал догадываться. Лёша теряет связь с собственным рассудком, часами смотря в боковину койки… Ему нужно было вернуться к жизни.
— Вань, возьми, — я улучил момент, когда в гримёрке после концерта не останется никого, кроме нас двоих, и закрылся изнутри на щеколду.
Снаружи тут же раздались стук и матерные вопли, но мне было срать. Я довёл человека до прострации, а теперь протягивал ему коробку с новым телефоном и сим-картой.
Муратов поднял на меня свой тяжкий пустой взгляд, словно это было равносильно двухсот центнеровой штанге.
— Зачем? — подавлено пробасил он.
Как раньше я больше не покрывался язвами, услышав этот голос. Наоборот, даже порадовался, что гитарист ответил.
— Я тут подумал… — перешёл на шёпот. — По прилёту в Москву и в коттедже ты звонил матери? А сейчас не звонишь. Если помнишь номер, скажи хоть, что живой.
— Переживаешь за мою мать? — кисло усмехнулся Лёша, равнодушно разглядывая коробку в моей всё ещё протянутой руке.
— Нет… Вообще-то… за тебя, — когда же я смогу не крючиться от жалости, глядя в его морду…
Гитарист потеряно моргнул, будто совсем не одуряя, что я ему сказал.
— Что с тобой происходит?
Конечно же, он промолчал. Я, не выдержав, впихнул в его руки коробку и с дрожью вздохнул, не справляясь с тотальным игнором.
— У тебя есть… друзья? Братья там… Может, стоит с ними созвониться? — неловко предположил я, на что Лёша едва заметно мотнул головой.
Даже его отросшие кудри, перепачканные в краске, почти не шевелились. Пока я держал гитариста в заложниках, дверь в гримёрку дрожала от стука, а щеколда угрожающе позвякивала. Юрген вышел из себя.
— Ладно, я понял… Что ты решил, Лёш? Может, ну его… Как закончится тур, я займусь твоей сольной карьерой.
Начиная с Новокузнецка и до сегодняшнего дня Муратов ещё держал оборону перед фанатами. На скандирования, умоляющие его запеть или хотя бы заговорить в микрофон, выдавал надрывные рифы, заставляя всех сморщиться и заткнуться.
— Вы с Кисой вместе? — орали под сценой. На это он не уставал отрицательно мотать головой и издавать на струнах отвратительный скрежет. — Скажи ртом! Ваня-я-я!
Я ждал, что он решит, как и фанатки. Захочет ли ради сию минутных денег и славы поддержать интерес к группе. И вместе с этим захоронить свою сольную карьеру. И каково же было моё удивление, когда он…
— Я согласен спеть под его именем. И быть им… То, о чём мы с тобой договаривались раньше, мне больше не нужно.
Это звучало так неубедительно и надломлено, что меня затошнило. Что он нёс?
— Почему? — затерялся мой сиплый вопрос в стуке в дверь. Я обозлённо взревел в её сторону. — Эй! Дай нам пять минут?!
— Да? А может, вы там камеры устанавливаете, чтобы потом нас обвинить?!
Последний удар сдавшегося Юргена прогремел в гримёрке и ещё какое-то время звенел в моей потяжелевшей голове.
Я был поражён решением Муратова. Его, очевидно, корёжило изнутри от боли. А меня глодала совесть.
— Все мои песни были о Вете, — едва разборчиво произнёс парень. От подтвердившейся догадки мне сделалось дурно, лицо нестерпимо загорелось жаром. — Я всё равно не смогу их петь… Я просто хочу продолжать делать то, что тебе нужно. И не хочу… возвращаться.
От благоговения перед его развёрнутым ответом я задержал дыхание. У меня появился свой послушный Юдин? Насовсем?
У Death Breath снова сформировался фундамент? Нереально талантливый гитарист. Одарённый охренительным голосом, какого мне никогда не видать. Популярный, а поэтому везучий и способный заработать нам целое состояние!
И с ужасно несчастными глазами…
— Знаешь… спасибо за телефон, Лёнь, — вздохнул Лёша. — Ты прав, нужно выйти на связь.
Я чуть не дрожал от пробирающего стыда. Всё сложилось в пользу группы, но ценой моего вранья о его ненаглядной Вилке.
— Б-брось…
— Я думаю, на самом деле ты неплохой человек, — продолжил растаптывать меня Муратов. — Извини, что говорил о тебе дерьмо. Я постараюсь стать для тебя настоящим другом.
50. Чего стыдится Господин
— Опустела шумная улица,
Стихли людей голоса.
В дело вступает безумица
В мокром плаще напротив меня…
Пермь. Я, торопясь отдышаться после двух бодрых блоков, уселся на борт сцены и начал снимать притаившуюся публику на телефон. По их вытянувшимся внимающим лицам мелькали сине-зелёные лучи прожекторов. Они искали горящими взглядами совсем не Господина. Впервые я, будучи солистом, находился на сцене без микрофона и слушал свою песню из чужих уст. Одноимённую, между прочим, с альбомом «Искушение». Я добровольно отдал Муратову ключевой трек тура. Так странно… Непривычно быть бездействующим наблюдателем.
По вискам стекал пот, а усилившееся сердцебиение слегка заглушало мужской бас в ушных мониторах. Волнение присутствовало. Больше не за себя, а за то, как усовершенствованного Ваню воспримут люди. Почему-то особенно за него. После утреннего телефонного разговора я приобрёл новый тревожный бзик. Может… это место соло-гитариста какое-то проклятое? Или фамилия его: «Юдин» автоматически накладывала на владельца бремя скрытности? Или же всё гораздо проще! Юдины страдали, попадая в круг моего влияния. Я источал зло.
Я был злом.
Но, на скромный взгляд злодея-продюсера, Лёше с амплуа маниакального психа подходил такой репертуар. Больше, чем мне. Он нуждался в том, чтобы заявить о себе и творить в новом облике. Ему нельзя было замыкаться. Иначе Муратов постепенно сожмётся в ничтожно незаметную точку и исчезнет следом за предыдущим обладателем этого места в группе.
— Ты повернулась ко мне безликая
И поманила рукою к себе.
От испуга дыхание сбитое
Стало слышно на твоей стороне.
От томного взгляда
Расплывалось в глазах до смешного,
Твой призрачный шаг
Вывел меня на двойную сплошную!
Сегодня меня мутило от собственных метафор, намекающих на смерть. Или всё же так действовал хриплый лирический голос Лёши, проникающий за перепонки, куда-то вглубь ноющей головы? В его исполнении эта песня зазвучала так, как должна была с самого начала. Фанатам нравилось. Гитара, изливающаяся мелодией в его руках, заверещала в припеве вместе с единым хором инструментов.
— Ты тянешь мне руку и улыбаешься!
Я теряю сознание, оно задыхается!
Всё здесь не то, чем казалось вначале,
В этой реальности мне нужны жабры!
***
— Ты какой-то мрачный сегодня, — первым заговорил Муратов, прячущийся в капюшоне и трепещущих на ветру кудрях. Меньше всего я ожидал услышать такой вердикт от короля уныния. Даже Ева не стала меня ковырять. — Это из-за того, что я исполнил твою песню сегодня?