Сказали бы такое мне год назад, и я бы опрокинул человека с балкона. Это сейчас у меня есть Никольская. Есть идиотское желание обхаживать и боготворить только её одну… Создалось впечатление, что мы с Муратовым поменялись мозгами.
Он наградил меня хладнокровным продолжительным взглядом, жадно высасывая из сигареты никотин. Под невыносимым прицелом бледно-голубых глаз я начал чувствовать себя тупицей.
— Посмотри, Лёнь, — он вальяжно достал телефон, засветившийся в темноте, и, кажется, открыл заметки. — Это подойдёт под образ Юдина?
— Ты хотел сказать, под твой?.. — я поторопился взять мобильник, чтобы сменить, наконец, тему.
Неужели Муратов что-то сочинил?
— Ну да. Так и хотел сказать…
На экране, чуть резанувшем глаза, тянулось полотно четверостиший, в которые я, притихнув, начал вчитываться.
Дом — это там, где я закрою глаза,
Здесь нет ни пола, ни стен, ни окна.
Лекарство для душ без рецепта врача —
Пустое молчание и тишина.
.
Приют для надежд и смертное ложе обид,
Здесь не крутят паршивой реальности фильм,
Здесь вакуум молчания неразрушим,
И тихо, как море в безветренный штиль.
.
Никто не отнимет мой дом и его тишины,
Неразрушима коморка внутри.
Нет соседей, гостей, и нет суеты,
И за покой не нужно гасить кредит.
Я бегло прошёлся по тексту. Затем перечитал ещё раз. И ещё раз, нахмурившись, ощутил, как похолодел изнутри. От этих строк веяло тоской. Рёбра обдавало обжигающим душевным холодом.
Покосившись на мирно ожидающего вердикта Муратова, я незаметно выдохнул. Попытался избавиться от скопившейся в солнечном сплетении боли. Поторопился вернуть ему телефон. Но, дотягиваясь до его руки, случайно свайпнул экран и увидел, что в фоновом режиме открыта фотография Виолетты Сергеевны. Она, изменившаяся, обматеревшая. В каком-то дебильном свитере, с волнистыми волосами, стриженными до плеч, кисло улыбалась на фоне надписи «Приёмная комиссия».
Я не знаю, что за чувство испытал. Меня будто приплющило к бетонной плите балконом сверху.
— Бля, Лёх… забери, — впихнув в его ладонь мобильник, я скрестил на груди руки, чувствуя, как меня невыносимо раздирает изнутри.
Раздирает от сожаления!
Лёша уронил потерянный взгляд на пёструю фотографию. Тут же помрачнел, прикусил нижнюю губу, припрятывая телефон в карман куртки. За одно мгновение из равнодушного брутального парня он превратился в размазню с дрогнувшим подбородком. Но ненадолго.
Секундой позже его лицо приняло суровое выражение, а я увидел его затылок.
Мне показалось, я услышал звон в башке. Может, совесть моя в колокол забила?
— Лёх… я, — пролепетал я неразборчиво и стиснул челюсти… Нет! Сука! Невозможно молчать! — Я соврал тебе!
Он обернулся. Так медленно, что я чуть не задохнулся от осознания, что сейчас скажу ему в лицо.
Глаза Лёши оказались покрасневшими. Твою мать.
— Ты о чём?
57. Ничтожество
Страшась остановить взгляд на белках, покрывшихся сетью сосудов, я уткнулся в каменную плитку под ногами. На уличном холоде дрожащее дыхание, вырывающееся с паром на балкон, спрятать от внимания Муратова оказалось невозможно.
У него появилась совсем другая жизнь. Лёха стал известен, обзавёлся деньгами и фанатской любовью. Позади у него тур с крутейшей группой, славу которой, в том числе, сделала фамилия Вани… то есть его новая фамилия, а впереди — сольная карьера. Друг — известнейший продюсер Савицкий Лёня, помог с жильём в Москве, пишет ему альбом. Лёша играет на лучших гитарах, как дорогой коньяк, выдержанных временем и двумя турами по всей России. Лёша мог бы пить и пресловутый хеннесси на завтрак, если только захотел.
А сам он хотел лишь одного. И я, к сожалению, не догадывался… Я с омерзением перед собственной развитой фантазией знал, что это было.
— Мне надо тебе кое-что рассказать.
Невольно возник в памяти наш с ним разговор в Екатеринбурге: «Я постараюсь стать для тебя лучшим другом».
У тебя получилось, парень. Только из меня друг вышел отвратительный.
— Мы с Виолеттой действительно жили вместе, — когда я хрипло начал, Лёха сморщился, явно с трудом справляясь с этой повторяющейся, как и почти год назад, новостью. Сидеть на улице стало совсем холодно, но нужно было поговорить наедине. — Не как пара. Просто… Вилка меня пожалела и пустила пожить.
Лёша поднял на меня безжизненный взгляд, не соображая, что это меняет.
Держись, Муратов. Сейчас будет идиотская предыстория… Я постараюсь быстро.
— Я тогда из дома ушёл. Без денег. В сумке — зубная щётка и пара трусов. Где-то неделю ночевал у Вани, но его мамка быстро сдала меня моей. Нужно было срочно устраиваться на работу и искать съёмное жильё… — омерзительные воспоминания. У меня по спине прошёлся холод, совсем не уличный. — И я даже на кафедре спрашивал, есть ли какие-то вакансии. Столкнулся впервые с Вилкой. Мы с ней почти ровесники, я и понял-то не сразу, что она преподша. Она только начинала обучать студентов, была такая простодушная, зелёная, хоть и притворялась строгой. Спросила, что случилось, и предложила пожить у неё. Я соврал, лишь бы не вдаваться в подробности, а она меня поддержала. Сказала, что ей тоже поначалу было трудно в новом городе, родителей расстраивать не хотела. Ну вот… Пару месяцев я у неё жил, пока копил на залог. Она просто меня пожалела.
Муратов равнодушно следил за моим замёрзшим, едва шевелящимся ртом и смирно выслушивал.
— Оказалось, Вилка и зачёт у меня должна была принимать. Как только пятёрку поставила, я её номер заблокировал, — возвращаясь в события прошлого, я прикусил губу, тревожно сдирая с неё зубами слой кожи.
Ну, скажи уже хоть что-нибудь!
— Значит… ты ей воспользовался? — уныло произнёс Лёша.
— Ты про секс? Нет! Мы не спали никогда, — смотреть на замученное лицо Муратова, озвучивая правду после стольких месяцев его неведения, было нелегко. — Я тогда только с девушкой расстался… ни о ком думать не мог.
О чём речь? Я не целовал ни одну девку с того момента!
Пока не появилась Никольская.
Муратов явно не осознавал последние мои слова, зомбировано наблюдая за чужими окнами в доме напротив.
— Слышишь, Лёх? — я был убеждён, что от этого ему станет резко легче. Но, похоже, нет. Он продолжал игнорировать мои неумелые признания, которые я выуживал из себя через силу. — У нас ничего с Виолеттой не было. Я… я пожил у неё и свалил, как только появилась возможность.
Эй, очнись! Пожалуйста…
Он громко сглотнул. На балконе засвистел ветер.
— Чтобы вспоминать человека годами, необязательно иметь физическую близость, — раздался, наконец, отрешённый бас.
Ого! Я настолько засрал ему впечатления о Вете, что он был не в состоянии уразуметь!
— Да зачем ей обо мне вспоминать?! — несдержанно наехал я на вздрогнувшего Муратова.
Но тут же понял… Дело было не просто в прошлых отношениях. Я так всё перевернул, что Лёха верил: Виолетта искала в нём меня.
Какая же херня!
— Может, я ей и нравился тогда! Сочувствовала мне Вилка! Как не сочувствовать человеку, которого вытаскиваешь из дерьма? Но мне дела до неё не было! Я грезил жильё найти, поднакопить и съебаться в Москву! Ты вообще знаешь, почему я её заблокировал? Она мне такие гневные сообщения писала! Думаю, ты столько слов матерных не знаешь… Не стала бы Вилка жалеть о таком говнюке, как я! Не было у нас с ней никаких пирожков! — выпалил я, чувствуя, как изнутри горю от жара, а снаружи — от обжигающего мороза. — Дурацких прозвищ — тоже! Никогда не звала она меня «Башкой»! А Вилкой её стали обзывать, когда ещё она в лабораториях в главном старые розетки перебрала вместо техника! Неужели ты не знаешь? Спроси кого угодно из универа!.. Что там ещё я тебе наплёл?
Его привычно тусклый взгляд плавно переменился. Выражение раскрасневшегося вечно застывшего лица принялось смягчаться прямо на глазах. И вот. Муратов вдруг стал похож на того, кто только-только спустился с трапа самолёта год назад, чтобы отправиться в тур с не распавшимися Death Breath. Что-то едва уловимое в его застывших зрачках выдавало в Лёше невыразимое отрезвление.