— Есенина я со школы ненавижу! Не стал бы я читать Вилке стихи! Чужие?! — надеюсь, он меня извинит за ненарочный стёб. — Всё это я подглядел в вашей переписке! Да, и на столе том, в актовом, мы не трахались на прощание, клянусь! И… и звонили мне из деканата! Помнишь, я показал тебе журнал звонков? В тот день мне звонил декан сразу следом после неё. Я бы даже не запомнил этот момент, прошёл почти год… Но я всего лишь использовал это в кон против тебя, чтобы сделать больнее… С Виолеттой мы друг другу чужие люди! А ты… ты мне стал… другом. Я больше не могу смотреть, как ты убиваешься, Лёх!
Я забрасывал его аргументами и рассчитывал, что с каждой фразой Муратову будет всё легче воспрять из апатии, в которую я его привёл. Но в одно мгновение стало заметно, как распалившаяся в его глазах надежда сменилась новым витком разочарования.
— Зачем? Зачем ты соврал? — еле выговорил он.
— Я не стал бы соваться, если ты не водился с Никольской!
Но я бы… никогда и не решился встречаться с Евой, если не довелось увидеть, как я её теряю.
Мне было стыдно перед Лёшей. Но ничего не изменить… И даже если была такая возможность каждый грёбаный день моего затянувшегося молчания — я уже всё оставил как есть. До последнего.
Мы завершили тур, у меня появилась девушка, хороший друг и новые проекты. Всё в норме, дело оставалось за малым.
— Лёш… у меня ведь есть номер Виолетты, хочешь, ты позвонишь ей? Или… или я могу купить тебе билеты, чтобы ты смотался домой. Вы поговорите, всё должно наладиться… Всё будет хорошо.
— «Смотался»?! — вскочил он на ноги, пыша злобой. Над двором раздалось гулкое эхо. — «Смотался»? — уже тише повторил Муратов.
Я говорил что-то не то?
Он грузно рухнул обратно на табуретку, словно мешок переломанных костей, облокотился о каменную стену и с дрожью выдохнул изо рта клубень пара. В моей груди почему-то начало печь с новой силой.
— Ну… да. Нам нужно записать тебе альбом.
Пугая своей заторможенностью, Муратов обернулся и еле глянул на меня из-под век.
— Считаешь, можно исчезнуть на год, а потом по-быстрому смотаться? Может… может, у неё уже муж появился? Или забеременела она? Я же ничего о ней не знаю!
Лёха с таким раздирающим душу отчаянием уставился на перила балкона, явно представляя себе всё озвученное, что мне стало неловко до щекотливого давящего беспокойства в грудной клетке.
Я попытался выдохнуть. Руки окоченели до онемения, а зрачки Муратова забегали по дворовым унылым пейзажам.
— Я вычеркнул Виолетту из своей жизни… — надломлено продолжил он. — Также, как это сделал ты. Охренеть!
Действительно, охренеть… Лёня Савицкий превратился в образ, которому не то что не хотелось подражать… сравнение со мной звучало как отборное оскорбление!
Лёха расколдовано рассмотрел свои ладони, будто чужие. А я стыдливо спрятал лицо за непослушными от мороза руками. В теле обосновалась болезненная ломота.
— Боже… кем я стал? — раздалось презренно на балконе. — Я чуть не отказался от своего настоящего имени! От семьи, от Виолетты… Как?.. Как я сумел тебе поверить?
Он, словно обманутый малый ребёнок, хотел знать, как Господин провернул это с ним. А я чувствовал себя настоящим ничтожеством.
В тот момент Муратов справедливо мог обматерить меня или врезать по морде. Я бы понял. Я бы всё понял и даже подставил голову… Но он, скрипнув дверью, ушёл в тёплую квартиру, бросив меня одного.
Просто объявил мне бойкот. Справедливо… Его непревзойдённое хладнокровие стерпеть оказалось больнее любых эмоций. А уже вечером, когда мы должны были собраться у нас в квартире за ужином, он не пришёл. Я долго стоял под дверью на лестничной клетке его апартаментов, а собираясь уходить, вдруг встретил Муратова в дверях с собранной сумкой. Он рассчитывал уехать, я так понял, с концами и не попрощавшись.
58. Предположение
За кудрявой обстриженной головой показался гриф, упрятанный в зимний чехол. А за распахнутым воротом куртки, шуршащей от движения, виднелась голая шея, на которой рдела чужая татуировка. Я впервые подумал о том, что она совсем не шла уравновешенному Муратову. В его руках была только одна сумка, а это значит, что он оставлял все купленные вещи, что ему причитались ещё со времён тура.
Лёша смерил меня леденящим тяжким взглядом и перешагнул через порог, вынуждая отодвинуться. Повернулся спиной, воткнув в замочную скважину позвякивающие ключи. Между нами оказалась его гитара, привезённая с родины.
— Пошли пожрём? — выдавил я как можно более буднично, заглядывая парню за плечо.
Вдруг обойдётся?
Он выжидающе застыл у теперь запертой двери, не оборачиваясь и придерживая ключ. Куртка на широких плечах чуть вздымалась из-за тяжёлого дыхания.
— Завтра утром к тебе заедет арендатор, — тихий бас разлетелся эхом по подъезду. — Отдай ему ключи.
Значит, выселился… Это было предсказуемо, но настолько плохо отозвалось в груди. Когда я прощался с парнями из DB, считал их лжецами. Здесь гандоном навсегда оставался я.
Из меня вырвался судорожный вздох.
— Лёх… тебе в аэропорт? Я подвезу, — хоть что-то я в состоянии был сделать для Муратова!
Он обернулся и предосудительно оглядел меня с ног до головы.
Что? Такой мудак, как Господин, не сойдёт за таксиста?
Я тут же опустил голову, повторяя его зрительный путь, и увидел, что пришёл к нему в домашних тапках. Зато переодел джинсы, в них лежали ключи от машины.
— Поехали, — почти умоляюще добавил я и забрался в карман, наощупь ища кнопку. — Уже прогревается… Внуково? Шереметьево?
Он продолжал хранить убийственное молчание, глядя прямо мне в глаза.
Пожалуйста. Я ведь даже не извинился… Не знаю, смогу ли.
— Домодедово… Тогда отменю такси, — неожиданно сжалился Лёха и опустил взгляд в телефон, что выудил из куртки.
Я тут же взволновался, суетливо двинувшись к лифту, лишь бы не видеть его выражение лица. В подъезде раздалось отчаянное шорканье тапок. «Всё когда-то заканчивается. Главное, чтобы на хорошей ноте», — хоть в одной ситуации в своей жизни я последую этому долбанному правилу!
Мы в многозначительном молчании спустились на лифте в подземку. На парковке, облепленной слепящими огнями и буквенными указателями, уже покрывшихся инеем, было гораздо морознее, чем пару часов назад на балконе. Дыхание мгновенно превращалось в стойкие облака пара. В одной кофте и тапках на босую ногу я одубел за пару минут прогулки вдоль ряда автомобилей, и, когда увидел в тёмном углу красные габариты, облегчённо протиснулся замёрзшей рукой в карман за ключами.
Задницу внутри салона хорошо припекало. Пока я стучал зубами на водительском, Муратов оставил сумку с гитарой на заднем сидении и привычно рухнул на пассажирское кресло, где уже работал подогрев. Внутри тачки всё ещё шёл пар изо рта.
Я даже не запомнил, в какой момент он исчез, самозабвенно следя за разметкой на парковке, затем на выезде, и вдруг обнаружил, что на грязных полуобледеневших дорогах в свете фонарных столбов практически не видно полос.
Нам нужно было ехать не так уж долго, а меня не тормозили даже ублюдские тапки вместо ботинок, изгибающиеся между голой ступнёй и педалями.
— Тебя ждать обратно? — буркнул я, глубже вжимаясь в мягкое сидение.
Какого-то хера будущее Муратова меня волновало.
Можно подумать, Лёша мне братом приходится… Да уж, поближе родного! В отличие от Никиты девушку уводить не стал.
— Нет, — сухо выпалил он, нарушив свой сегодняшний получасовой рекорд молчания, и уткнулся лбом в стекло.
Жаль. Безумно жаль! Я терял не просто наиталантливейшего музыканта в своём окружении, занозу в собственной заднице. Но и близкого человека. Его ничто не заставит усомниться?
— А как же альбом? — пожал я плечами, смотря на грязный бампер киа, попавшей в белый свет фар.