— Пожить? Тебе негде было жить? — Ева, всё ещё поглаживая меня за подбородок и шею, почему-то вцепилась сильнее, будто с надрывом, и повернула поближе к своему оживившемуся лицу.
В этот миг я почувствовал себя словно под обдирающим психологические маски прожектором на допросе, изумившись собственным ощущениям. Непонимающе уставился в её стеклянные завораживающие зрачки и, прогнав неприятную дрожь в груди, рассмотрел в них то трепетное беспокойство, с которым могут смотреть только на дорогого человека.
Я тревожно сглотнул слюну.
— Давай поедим?
— А… — очнулась Ева. — Да, конечно.
Она встала с моих согревшихся коленей, потеряно осмотрелась на кухне, будто не зная, куда пристроить руки. Обернулась, наконец, и принялась снимать фольгу с тарелок. Над столом, как маятники, раскачивались две невинные косы.
— Наверное, уже остыло? Давай подогрею, — наконец, я увидел, что сегодня у нас было на ужин. — Лучше, конечно, сразу с плиты, так вкуснее… Но подогреть не помешает, да? Давай…
Азиатская лапша с овощами. Я отчаянно не хотел, но невольно вспомнил коробки на балконе.
— Не надо. Я буду так… Долго готовила? — в надежде услышать предысторию её общения с курьером, я столкнулся со вполне себе искренней улыбкой на манящих губах Никольской.
— Да ерунда. Мне несложно. Это блюдо быстро готовится, а ещё, кстати… это китайская традиционная кухня. Правда, мило будет попробовать?
Я кротко кивнул. Прежде никогда не ловил её даже на крохотном вранье. Хрен бы с доставкой, мне пофиг, чем набить желудок. Но я пребывал в полнейшей фрустрации от того, как непринуждённо и убедительно Ева соврала.
Кокетливо улыбнулась, наматывая на вилку лапшу, и подмигнула мне.
— Приятного аппетита, Господин.
— И тебе… — еле прохрипел я.
Последовав примеру своей искусно подвирающей девушки, я уткнулся в тарелку, ковыряясь вилкой в еде. Впервые за последний год не нашёл в себе сил приободриться и окончательно раскис, чувствуя, как отяжелели крохотные непослушные мышцы на лице… Грёбаная лапша меня добила.
Я вымучено перевёл взгляд с еды на телефон девчонки. Потом на умело уплетающую ужин Никольскую и заметил, что одним своим выражением вызвал у неё потерю аппетита.
— Лёнь… ты чего?
Брови и веки будто нависли над моими глазами, не позволяя надолго задержаться на её неподдельно встревоженном личике. Я погряз в безнадёжности, острыми иглами проникающей под холодеющую кожу. А сам продолжил невольно любоваться девчонкой на противоположном конце стола. Такая светлая, даже ребячливая, что ли.
Как ей было не верить? Добрая героиня из волшебной сказки.
— На чём мы остановились? — непринуждённо заговорил я. — Мне негде было жить. Ты хотела знать, что случилось?.. Из дома я родительского ушёл.
В солнечном сплетении начало больно припекать, а язык ещё с полминуты не шевелился под усердными мыслительными наказами продолжать. Ева будто обмерла.
Я, как однажды в номере, посвятив ей песню, буквально ощутил её сердцебиение с противоположного конца стола.
— У меня была девушка Маша. Я её любил с шестого класса. Домой водил, с семьёй познакомил, с Никитой, когда ещё детьми были. Это мой младший брат… Мы с Машей вместе… выросли. К экзаменам готовились… вместе. Планы на жизнь строили — поступить в один ВУЗ, снимать квартиру. Потом свадьбу сыграть… детей родить. Только она со мной в МПТУ не поступила, ей не хватило баллов… Маша с Никитой на один факультет попала в строяк… Это я потом уже узнал, спустя пять лет учёбы, что она специально выбрала то место.
Ледяная кровь отлила от ног, рук, лица, и я, словно снеговик, еле моргая, смотрел на побледневшую Никольскую.
— Она ушла от тебя к твоему брату? — еле прошептала Ева дрожащими губами.
— Да. Оказывается, Маша всегда любила его. Не знаю, они вообще когда-то собирались мне рассказать… Как будто нет. Я их случайно вместе застал, — мой пульс раздавался в каждой клетке тела, изнывающего от хлёстких воспоминаний. Маша перед Никитой на коленях. — И знаешь… Они до сих пор вместе. Закончили ВУЗ, сыграли свадьбу и родили внуков нашим родителям. Всё, как мы с ней планировали.
Мне не хватало воздуха, чтобы выдохнуть. Кажется, Никольской тоже.
— Я всё вроде бы понимаю. Это судьба… но… но я до сих пор не в состоянии понять своего родного брата. Мы и в детстве-то особо не были дружны, а когда меня родители стали принуждать войти в его положение: «ну он же твоя родная кровь, ты его прости, смирись, любят они друг друга, а вы должны быть дружными»… я просто вещи собрал и ушёл. Ни с кем из них больше не общаюсь. Да не так, чтобы я и жалел… Родители тоже перестали пытаться до меня дозвониться, когда узнали, что из меня выросло… Вот. Вот почему мне негде было жить.
Ева боялась пошевелиться и даже моргнуть. А я не испытывал пресловутого облегчения.
— Я никогда и никому об этом не рассказывал, — довольно несдержанно, с дрожью в голосе заявил я. — Ты — единственная, кто теперь знает. Даже Юдину я не разжёвывал. А теперь представь, каким бы неудачником выглядел Господин в глазах фанатов, если только это всплыло в интернете! Я бы сошёл с ума…
— Но… разве ты неудачник? Доверять человеку — разве это…
— Это больно! — я несоображающе уставился в зелёные напуганные глаза. — Я свою карьеру построил на руинах прошлой жизни. Каждый день возвращался в тот день, когда увидел на входе в квартиру две пары обуви, и думал, да что же я, чёрт возьми, сделал не так?.. А сейчас… больше всего на свете я бы не хотел снова ошибиться.
Я заткнулся, изучая реакцию девчонки. Ещё никогда я не видел Кису в настолько подавленном состоянии. Шумно сглотнув слюну, она стиснула губы и, скрипнув стулом, поднялась, вытягивая мне навстречу руки.
Тёплые и нежные, обнимающие руки. Я снова оказался в ворохе её заботы, толком не успев к этому привыкнуть. Каждый раз удивлялся как в первый, насколько приятно ощущаются её прикосновения. И, несмотря на навязчивую одышку после исповеди, ответил на утешающий поцелуй.
Губы Никольской, как сладкое противоядие, тревожно приникли к моим, будто пытаясь настойчиво отнять все те слова, что я изрёк сегодня на кухне. Она сострадала, и это точно было правдой. Ластилась и целовала меня, пока я отогревался от леденящего ужаса перед прошлым и стремительно наступающим будущим. Я даже позволил себе отпустить контроль, жадно прижимая девчонку за талию и горячую голову. Вбирал её трепетные губы, язык сквозь учащённое дыхание, не пытаясь сдержать возбуждение.
Если я действительно ошибался, хотелось бы делать это как можно дольше и глупее.
И прерываться добровольно я бы ни за что не стал, если не ощутил во рту солёные тёплые слёзы.
— Почему ты плачешь? — я отстранился и убрал Еве за ухо короткие, выбившиеся из кос пряди. Её лицо блестело от влажных дорожек. — Жалеешь меня? — подсказал я девчонке.
Она молча кивнула и как-то стыдливо слезла с моих колен, попятившись обратно на своё место. Две недоеденные порции макарон продолжали стоять на столе.
На кухне стало совсем неуютно.
— Поешь нормально. Ты так долго меня ждала, — выдохнул я, не справляясь с тем, что поцелуй закончился.
— А ты?
— Что-то не хочется…
Она кивнула и стала неуверенно наматывать по одной выскальзывающей полоске на вилку. А я уже не мог не думать.
Пристально рассматривал кухонные ящики, узкую картину с яблоками за её спиной. Мандражируя, смотрел то в покрасневшие глаза, то на экран её телефона. Но всё было, как и прежде.
Тогда я дрожащей рукой достал из кармана мобильник, как в бреду открывая блог анонима. Он так давно ничего не публиковал… С тех времён, как распалась группа.
— Лёша написал?
Я, подтверждая, кивнул, тревожно сглотнув, открыл переписку с журналистом и набрал два слова.
Перевёл взгляд с телефона на понурую Никольскую, без энтузиазма пережёвывающую купленную лапшу. Снова на телефон, покоящийся на столешнице.
И никак. Никак не решался отправить одно сообщение.
Это ты?