И она ответила. А я окончательно понял, что пропал. Выгнал присланную мне Дальхотом наложницу, перечитал Евино письмо, наверное, раз десять — только что не целовал его. Но понюхать позволил себе. Ничем не пахнет — просто бумага. Ну конечно, откуда у служанки духи? Само собой, когда я обнимал ее, то чувствовал ее тонкий, нежный аромат, но письму он, к сожалению не передался. Да, я сильно сожалел об этом и желал прижать девушку к себе, вдохнуть ее запах, попробовать ее кожу губами на вкус. Эти чувства встревожили меня, я решил бороться с собой, потому что роман с подобной женщиной не сулил ничего хорошего, если рассматривать его с рациональной, нравственной точки зрения. Но надолго меня не хватило.
Она снилась мне, манила, завораживала. Я проводил ночи с другими рабынями — выбирал как можно более похожих на нее, но это не помогало. Я не чувствовал удовлетворения, сколько ни старался. Только горькую тоску, жажду, томление. В такую беспросветную ночь я написал Еве второе письмо. Мне до боли в груди важно было знать, взаимно ли мое желание встретиться с нею.
И я узнал. И впал в форменное бешенство, прочитав ответ. На что она намекает! Что я старик! Что она годится мне в дочери! Нахальная девица! Да я… в полном расцвете сил! Если бы только мне представилась возможность доказать ей это, клянусь, она не ушла бы от меня живой! Разве что полуживой, где-нибудь на рассвете. А впрочем нет, я не отпустил бы ее и тогда. Скрутил бы по рукам и ногам и оставил в постели рядом с собой. Вот уже лет десять я не просыпался рядом с женщиной — всегда выгонял после всего. Но Ева — совсем другое дело. Хочу держать ее в руках, хочу срастись с ней в одно целое, хочу чувствовать ее рядом… Хочу, хочу, ХОЧУ!!!
Мое третье письмо было пропитано этим желанием и гневом, смешавшимися в один сногсшибательный коктейль. Ее ответы всегда приходили через день-два, а тут — тишина. Я вытерпел неделю, а потом сорвался. Как глупый влюбленный юнец. Словно мне 20, а не 44. Провел в пути почти целый день, просто чтобы заглянуть ей в глаза, увидеть ее улыбку. Понять, что все хорошо — просто она не знает, как ответить. Ничего удивительного: я устроил целую проповедь в последнем письме. Конечно, ей не стоило пугаться — это глупо, но вот такая уж она чувствительная, что тут поделаешь? И мне нравится ее чувствительность…
Увидев, как она улыбается и машет мне с балкона, я принял решение: мне нужно забрать ее к себе домой, иначе я не буду знать покоя. Эта улыбка — мне необходимо видеть ее каждый день. Знать, что моя Ева в безопасности, что она в хорошем настроении и любит меня — хотя бы как друга и защитника.
Очень помогла информация о ее профессии — я быстро состряпал идею с "работой", поручил главному помощнику написать техническое задание. Задача была настоящей, давно запланированной, но отложенной в долгий ящик, и я знал, что Ева не справится с ней в одиночку: такие вещи всегда разрабатываются командой разработчиков и дизайнеров — мы уже заказывали нечто в этом духе для другого предприятия холдинга. Но мне нужно было усыпить бдительность моей подозрительной и несговорчивой рабыни — я видел, как она напряжена из-за этого переезда, отдельной комнаты, моих взглядов и объятий.
К тому же, это прикрытие дало мне возможность провести рядом с Евой много времени, будто бы вникая в то, что она делает, а на самом деле просто наслаждаясь ее обществом, голосом, запахом, который заполнял всю ее комнату и от которого безбожно кружилась голова.
До безумия, до отчаяния мне хотелось прикасаться к ней — и я не упускал ни единой возможности для этого: приветствия, прощания, совместное приготовление пищи… Я знал, что нельзя слишком давить, что она очень пуглива… В ту ночь, когда мы запекали картошку с кислыми сливками, а потом опять поспорили о ее замужестве (тогда я был уже почти уверен, что хочу стать ее мужем, потому что до боли желал ее, а она не была согласна стать просто любовницей. Черт побери, ну с какой стати мне было так необходимо ее согласие?!), я долго не мог успокоиться. Ходил по комнате кругами, не глядя на стройную молодую девушку в прозрачном костюме, уснувшую в ожидании меня на моей кровати. В последние дни они совсем мне опротивели! В конце концов, грубо разбудил ее и вытолкал за дверь, а сам отправился к Еве. Хорошо, что она не запирает дверь! Я подошел к изголовью кровати, опустился на колени, разглядел белые листки бумаги, сложенные несколько раз и смятые Евиными руками. Один лежал на полу — я поднял и развернул его, уже зная, что там увижу. Мое письмо. Отталкивает меня, а сама… Как трогательно и странно! Но странности меня не пугали. Важно одно: я ей вовсе не безразличен, и это вовсе не дружеское чувство. Ее тянет ко мне. Возможно, для нее действительно важно то, что я женат, но с этим мы как-нибудь разберемся.
Наверное, влюбленность в нее серьезно помутила мой разум, раз я дал такого маху на следующий день! Это же надо было не продумать столь элементарную вещь: что моя маленькая птичка из северной страны совершенно не приспособлена к здешним климатическим условиям! Спрашивал у нее еще, не хочет ли она в машину… Да кто ж в таких вопросах полагается на мнение ребенка? И она хороша: чего храбриться-то? Не иначе, это их европейский феминизм доводит женщин до такой глупости.
Должен признаться: этот Евин недуг все же подарил мне несколько приятных минут — пока я вез ее в своих объятиях на своем верблюде и почти признался ей во всем. А она льнула ко мне, губами прикасаясь к моей шее и отвечала совсем не то на словах, но таким ласковым голосом, что я просто умирал от счастья.
А потом я ухнул в бездну отчаяния. Я круглые сутки повторял самому себе, как мантру: "С ней все будет хорошо", — и все равно беспокоился. Не мог унять дрожь в руках. Мысль о том, что Ева может оставить меня, была такой страшной, что я физически не мог думать ее в полную силу, но она преследовала меня неотступным фоном и пугала так, будто прямо сейчас у меня под ногами тряслась земля, а вещи падали со столов и полок. И как я мог в столь солидном возрасте так фантастически вляпаться?
Глава 21. Халиб Терджан
Как я мог в столь солидном возрасте так фантастически вляпаться? И Ева добавляла беспокойства. После ночной сцены с письмами, после нашего разговора вдвоем на верблюде я был почти уверен, что все — она моя, вопрос решен, и не о чем больше говорить. Осталось дождаться ее выздоровления, подписать вольную, принять ее в мою веру — и… Сердце сладко замирало от мысли об этом скором будущем. Конечно, дождаться, когда будут улажены все формальности, нелегко, и уж точно я вряд ли дождусь дня бракосочетания — это слишком долго. Меня всего трясло от мысли о том, что я скоро проснусь рядом с ней в одной постели. Что она будет при этом обнажена. Что еще немного — и Ева станет носить в себе моего ребенка — все эти сладкие мысли помогали мне терпеть и ждать, находясь в счастливом предвкушении. Мне уже было совершенно наплевать, была ли она чьей-либо когда-нибудь до меня. Главное — что теперь она моя, на всю оставшуюся жизнь. Я не стану расставаться с ней — буду брать ее с собой в командировки и спать с ней каждую ночь. Только с ней. Моя маленькая Ева. Мой воробышек…
И тут меня снова постигло разочарование. Она опять упрямится! Какого черта?! Совершенно непонятно… Какие-то нелепые оправдания… цену себе, что ли, набивает? Она и так уже выше некуда. Я готов чуть ли не жизнь отдать за возможность быть с ней рядом… а она что? Глупость, просто глупость!
А потом моя малышка меня удивила. Явилась ко мне прямо в спальню — я так изумился, что даже забыл спросить, зачем она пришла. Ева оказалась очень сообразительной и не стала устраивать сцен в духе "Как ты мог?! Я же верила тебе!" Зато она испугалась — и это меня отнюдь не радовало. Зато я одел ее в свою сорочку, и это очень сместило градус нашей встречи. Вожделение буквально кипело во мне, я готов был махнуть рукой на все и взять ее прямо здесь и сейчас, если бы только она хоть чуточку расслабилась. Но это был воплощенный комок напряжения, злости, страха… и мне опять пришлось ее отпустить, хотя, признаюсь, у меня в очередной раз мелькнула мысль о том, чтобы наплевать на ее мнение и решить все самому: глупая девчонка по-прежнему не понимала своего счастья… Но я все еще не мог побороть желания, чтобы она принадлежала мне добровольно.