— Надо было хоть что-нибудь с собой взять, — продолжал причитать Смирнов.
Чего терпеть не могу, так подобных причитаний. Все мы задним умом крепки, а говорить — надо было так сделать, а не этак, раздражает.
— Что я возьму? Зонтик или капор женский? — огрызнулся я. — Ты мне помочь чем-нибудь можешь? Если нет, то помалкивай и радуйся, что своя голова сухой останется. И задница заодно.
Пока воспитывал городового, что старше меня в два раза, пристав Ухтомский успел открыть шкаф и вытащить из него серый сверток. Развернув его, продемонстрировал плащ-накидку.
— Новехонькая, — сообщил пристав. — Берите, Иван Александрович, пригодится.
— Вот, спасибочки Антон Евлампиевич, — обрадовался я, накидывая плащ. Показалось, что теплее стало. — Верну в целости и сохранности.
— Не вздумайте! — замахал руками Ухтомский. — И денег не предлагайте, обижусь. Подарок это. У меня таких штуки три, не знаю, куда девать. Выдают раз в пять лет, я еще прежние не сносил.
Выехали двумя колясками. На первой мы с приставом, на второй городовые. Пока двигались городом — еще ничего, но на выезде, как перебрались через реку Ягорбу, дорога стала похуже, но ехать можно. Но как свернули, вместо дороги пошла грязь и сплошные лужи.
— Дождь тут вчера и позавчера лил, — сообщил Ухтомский. — Странное дело, что до нас только сегодня добрался.
Я покивал. Как такой дождь называют синоптики? Вроде, пятнистый.
Под копытами лошадей мокрая земля хлюпала, колеса проседали, словно не по земле едем, а по болоту. И сверху лило. Спасибо Антону Евлампиевичу, иначе уже промок насквозь.
— Это еще ничего, — утешил меня пристав. — Если на Белозерск ехать, там глина сплошная. Когда намокнет — телега вязнет по самые оси, спицы залепит, колеса, словно караваи ржаные, не крутятся. Приходится вылезать и толкать.
— Сыро — это даже и хорошо, — продолжал Ухтомский. — Все по домам сидят.
На мой взгляд, крестьянину и без дождя положено сидеть дома. Все, что можно убрать — убрали, озимые еще в августе посеяли.
С грехом пополам одолели версту минут за двадцать. Пешком быстрее.
В деревне Борок нас никто не ждал. А мне нужна изба, чтобы развернуть в ней «полевой штаб». Пристав это знал и, не спрашивая, уверенно направил коляску к одному из домов, стоящему на отшибе.
— Знакомец здесь мой живет, — сообщил Ухтомский. — Игнат Сизнев. Вдовец, дочка у него одна, сам девке и за мамку, и за папку. Дочь у него толковая, школу грамоты окончила, по хозяйству отцу помогает. У Сизнева попросторнее, у него мы допросную и устроим. В другую избу пойти — там от народа не протолкнешься, а выгонять, вроде неловко.
— Сизнев — он не родственник того Сизнева, у которого лошадь? — поинтересовался я.
— Так тут и живут одни Сизневы, Терехины да Паромоновы. Все друг дружке кем-то приходятся. Сизнев Игнат — он только по сословию крестьянин. Живет в деревне, работает в городе, на складе железоскобяных изделий купца Высотского. Что для здорового мужика две версты пройти? Тьфу. Он и хлеб давно не растит, огород только, из живности одна коза.
Невольно улыбнулся, услышав фамилию купца. Когда услышал впервые, посчитал, что Высоцкий. Но нет, этот Высотский.
Ухтомский слез с коляски и постучал в двери.
— Тятеньки дома нет, — отозвался из-за дверей девичий голос.
— Нюшка, открывай, — потребовал пристав. — Тут полиция, а еще начальник из города.
Дверь открылась и на пороге возникла невысокая девочка. Нет, уже не девочка, но еще и не девушка. Угловатый подросток лет тринадцати или четырнадцати. Простоволосая, одетая в юбку и темную блузку.
— И что надобно? — с недовольством поинтересовалась девчонка, нисколько не тушуясь появлению полиции. И никакого страха в голосе.
— А надобно нам, уважаемая барышня, такое место отыскать, чтобы ваших односельчан допрашивать, — слегка насмешливо сообщил я. — У вас, говорят, просторнее будет, нежели у других.
Ждал, что барышня скажет — мол, в другую избу ступайте. Но нет, все-таки не решилась. Зато эта пигалица, смерив нас строгим взглядом, заявила: