Село Чудово, как я уже говорил, небольшое, но не маленькое. Пока шагали до полицейского участка, прошло минут десять, а свисток паровоза подсказал, что сегодня я опоздал.
— Па-прашу за мной, — указал коллежский на распахнутую дверь.
— Как вам угодно, — кивнул я, проходя внутрь.
Внутри все так, как у нас. Шкафы, пара столов, за которым восседают городовые, в углу — клетка для задержанных, справа по коридору, а слева кабинет господина пристава, куда меня провели.
— Где саквояж? — спросил я у коллежского регистратора.
— Па-прашу пройти, — только и сказал помощник пристава, не возвращая багаж.
В кабинет сидел пристав — тучный мужчина, в том же чине, что и я — титулярный советник, только постарше — лет так, тридцати пяти.
— Мокрополов, что у тебя? — посмотрел пристав на своего помощника. Заметно, что начальник коллежского регистратора не слишком жалует и не очень уважает, а иначе бы не обращался к коллеге, словно к нижнему чину.
— Ваше благородие, па-прашу проверить личность задержанного. Похож на сбежавшего из ссылки государственного преступника, — гордо сообщил Мокрополов. — Запрос на поиск был подан третьего дня, в вашей папке.
Мокрополов вышел, а пристав, кивнув мне на стул, придвинул к себе папку.
— Похож, значит, на сбежавшего преступника? — раздумчиво проговорил пристав, перебирая ориентировки — по-нашему, по- здешнему то есть, розыскные листы. — А на кого вы похожи, господин титулярный советник?
— Так вам виднее, — дипломатично отозвался я. — С утра считал, что похож на самого себя. А еще — на родителей.
— Это да, все мы похожи на папеньку с маменькой, — кивнул пристав, продолжая копаться в бумажках. Спохватившись, сказал: — Прошу прощения, не представился. Алексеев Ефим Григорьевич.
— Очень приятно, — отозвался я. — Чернавский Иван Александрович.
— Ага, — кивнул пристав, извлекая-таки одну из бумаг. — Вот, кажется эта… — Алексеев перевел взгляд с бумажки на меня, потом в его глазах появилось какое-то сомнение. — Простите, не расслышал вашу фамилию? Мне показалось, вы сказали — Чернавский?
— Так точно, — сказал я. — Фамилия моя Чернавский.
— Следователь по особо важным делам Череповецкого окружного суда, — досказал Алексеев. — В двадцать лет ставший кавалером ордена святого Владимира, за спасение нижнего чина полиции.
— И это известно? — удивился я.
— Еще бы, да неизвестно, — хмыкнул пристав. — Исправник по этому поводу специальное совещание проводил — дескать, вот мол, как надо работать, чтобы кресты получать.
— Ефим Григорьевич, а на какого преступника я похож?
— А вот мы сейчас помощничка моего и спросим, — сказал Алексеев.
Встав, открыл дверь и крикнул:
— Мокрополов, зайди-ка сюда,
Коллежский регистратор явился, с моим саквояжем — раскрытым — рукав нижней рубашки торчит. Мне это очень не понравилось, но пока промолчал.
— Мокрополов, а на кого похож господин титулярный советник? — ласково спросил пристав, помахивая розыскным листом.
— Так вот, на того, на Дзержинского…
— На Дзержинского? — малость ошалел я. — На Феликса?
Не должно быть Феликса Эдмундовича в здешних местах. Да и рано ему становиться политическим.
— Нет, на какого Феликса? На Вацлава, — отозвался помощник пристава.
Уже хорошо. Но про Вацлава Дзержинского никогда не слышал.
— Ага, читаю, — хмыкнул Алексеев и принялся зачитывать. — Вацлав Вацлавович Дзержинский, мещанин города Сувалки, бывший студент Варшавского университета, высланный под административный надзор в город Весьегонск, за неповиновение властям, двадцати пяти лет…
— Вот, двадцати пяти лет, — радостно заявил Мокрополов.
— А я двадцати одного года, — поправил я.
— Ну и что? Мог и постарше выглядеть.
— Рост — два аршина и семь вершков, — хмыкнул пристав. Посмотрев на меня, безошибочно определил: — А тут два аршина десять вершков. У Дзержинского щеки впалые, борода. Где ты видишь впалые щеки? А рост?
Но Мокрополов мог потягаться в упрямстве не только с ослом, но и со стадом баранов.
— Бороду и сбрить можно. А рост? Мог подрасти, молодой еще. А щеки так — были впалыми, отъелся на русских харчах. Но главное, что Дзержинский может передвигаться по стране в мундире чиновников. А тут в мундире, и все приметы схожи.
Пристав тоскливо посмотрел на меня и спросил:
— Видите, Иван Александрович, кого присылают? А господин исправник хочет, чтобы полицейские подвиги совершали. Хорошо, если дурости не делают, так ведь нет, такое творят, что диву даешься.
— Так что делать? — развел я руками. Переведя взгляд на Мокрополова, спросил: — Мой саквояж вы уже проверили? Что-то интересное в нем нашли?
— Ничего противозаконного нет, — вынужден был признать помощник пристава, пытаясь отдать мне саквояж.
Его я пока в руки брать не стал. Улыбнувшись Мокрополову, спросил:
— Надеюсь, деньги вы вернули на место?
— Какие деньги?
— Как, какие? — сделал я удивленные глаза. — В моем саквояже лежало пять тысяч рублей, двумя пачками. Если их там нет, значит, вы их украли.
Кажется, до дурака начало что-то доходить. Сбледнув с лица, помощник пристава обреченно сказал:
— Не было там никаких денег! Городовые могут подтвердить.
— А при чем здесь городовые? — включился в игру пристав. — Городовой понятым не может являться, он заинтересованное лицо, да еще и ваш подчиненный. Где акт обыска, господин коллежский регистратор, с подписями понятых? Я же вам сто раз объяснял, что обыск можно проводить либо с согласия задержанного, либо по постановлению прокурора или прямому указанию судебного следователя. Понятые должны присутствовать. Уж самый крайний случай, если вы твердо уверены — в доме бомба хранится, труп лежит. Вот тут можете сами инициативу проявить, никто претензий вам не предъявит. А вы, мало того, что важного чиновника за преступника приняли, так и дров наломали.
— Виноват, забыл.
— Ефим Григорьевич, не обессудьте, но я собираюсь подавать в суд на вашего помощника, — сообщил я. — Пропало пять тысяч. Я брал деньги в Череповецком банке, вложил их в портфель. У меня имеется банковское извещение, — похлопал себя по сердцу, показывая, что бумажка лежит во внутреннем кармане. — Мои попутчики подтвердят, что деньги в саквояже были. Последний, кто брал саквояж в руки — кроме хозяина, Мокрополов. Правильно, господин Алексеев?
— Так точно, господин Чернавский, — согласился пристав. — А я стану свидетелем на процессе. Подтвержу, что мой помощник провел незаконный обыск и в этом признался. Получу взыскание, что недоглядел, но это лучше, чем срок и лишение мундира. Мне, Мокрополов, не улыбается вашим соучастником становиться.
Неожиданно, Мокрополов зарыдал. Упав на колени, стал размазывать по щекам слезы.
— Господа, господа, да не брал я никаких денег! Я и на самом деле решил, что преступника узнал. Ведь похож, а?
— Мокрополов, иди отсюда, — скривился пристав. — ведь из-за таких как ты, нас держимордами и считают. Имеется и всего-то один дурак, а посчитывают, что все дураки.
[1] ГГ только попав в прошлое узнал, что существует не только старуха Шапокляк, но и складная шляпа с подобным названием
Глава пятая
Разговор за семейным столом
Чем хорош мундир, так тем, что в нем можно и в пир, и в мир. Семейство Чернавских вернулось со службы, которую мы с отцом стояли в мундирах. Батюшка, нужно сказать, смотрелся импозантно при регалиях действительного статского советника и орденах. В прошлый раз не слишком-то разглядывал его награды, но за месяцы, проведенные в Череповце, я «очиновнился», теперь рассматриваю мундиры с позиций — удачно или нет складывается карьера? У Чернавского-старшего все в ажуре. Анна на шее, Владимир 3-й, а вот звезды святого Станислава в прошлый раз не было. Растет, стало быть. А в письмах батюшка не хвастался. Видимо, предполагалось, что сынок сам прочитает в «Новгородских губернских ведомостях». Но отчего-то не прочитал и сослуживцы до моего сведения не довели.